За час до полудня у меня закончились семечки.

А футболка на спине насквозь промокла от пота.

Я вздохнул, повертел головой в поисках подходящей позиции на берегу, откуда бы я видел мост, а солнце не видело бы меня. Отметил, что парней с удочками у воды стало меньше: справа от меня с берега рыбачили пятеро — на мосту, кроме меня, не осталось никого. Я смахнул с бровей капли пота. Взглядом отыскал в десятке шагов от начала моста плакучую иву, под ветвями которой заметил тень.

Но на берег к иве я не пошёл. Потому что увидел приближавшуюся к мосту женщину. Та шла неторопливо, слегка покачивалась — словно едва держалась на ногах из-за жары и усталости. Её светло-русые волосы сверкали на солнце, будто в них запутались золотые нити. Я повернулся к женщине; пристально разглядывал её лицо и стройную фигуру. Ухмыльнулся. От удивления чуть приподнял брови.

Женщина на меня не смотрела: она не сводила глаз с речных волн. Она так и шла по мосту: медленно, не глядя под ноги — скользила взглядом по поверхности реки Волчья. Ветер настойчиво подталкивал её в спину. Между мной и женщиной остались не больше двадцати шагов, когда я почувствовал запах её парфюма. Узнал его. «Французские духи, — подумал я. — 'Diorella» от «Dior».

Сверху припекало солнце — снизу жар шёл от асфальта: дорога на мосту превратилась в раскалённую сковороду. Ветер дул мне в лицо, но прохладу он не приносил — только запахи. Аромат французских духов я почувствовал, но не различил запашок алкогольного перегара. Хотя видел, что приближавшаяся ко мне Маргарита Лаврентьевна Рамазанова слегка покачивалась. На меня она не смотрела, словно её не интересовало ничто, кроме сверкавших на солнце волн под мостом. Я отметил, что Марго одета не по погоде: в белую блузу с длинными рукавами и в серые брюки. И это притом, что даже в тени сегодня уже перевалило за тридцать градусов по Цельсию — на солнце, по моим ощущениям, сейчас было под пятьдесят.

Я сообразил, почему не сразу узнал Маргариту Лаврентьевну. Рамазанова сейчас не походила на ту самую «светскую львицу», какой я обычно её видел в ресторане. Её плечи поникли, точно под грузом забот. Спина ссутулилась. Марго будто на десяток лет постарела с момента нашей прошлой встречи, хотя мы не виделись с ней примерно пять месяцев. Мне почудилось, что я увидел у неё под глазами сетки морщин — не замечал их раньше. Отметил: макияж на лице Маргариты Лаврентьевны смотрелся безупречно. Но он не скрывал ни мешки под глазами, ни усталость во взгляде. Рамазанова при каждом шаге чиркала каблуками туфель по поверхности тротуара, с трудом переставляла ноги. Будто она была пьяна или очень устала.

— Здравствуй, Марго, — сказал я. — Не ожидал, что встречу здесь тебя.

Сперва подумал, что Маргарита Лаврентьевна меня не услышала. Но Марго всё же остановилась — через пару секунд после того, как стихли звуки моего голоса. Она повернула голову, подняла на меня взгляд.

— Серёжа? — сказала она.

Я не почувствовал в её вопросе никакого эмоционального оттенка: ни удивления, ни радости. Она произнесла моё имя спокойно… даже слишком. Таким голосом разговаривали роботы в старых фильмах.

— Здравствуй, Серёжа, — добавила Маргарита Лаврентьевна.

Она повернулась лицом к реке, шагнула к краю моста. Замерла около перил. Снова опустила голову, скрестила на груди руки. В букете запахов её духов я различил новый оттенок: едва уловимый запах валерьяны.

— Давно не виделись, Марго, — сказал я. — Как поживаешь?

Марго смотрела на косую рябь волн, не шевелилась. Словно позабыла о моём присутствии. Не моргала. Ветер перебирал волосы на её голове; он то приподнимал, то опускал кончики белого кружевного воротника блузы.

— Папа умер, — сказала Маргарита Лаврентьевна. — В феврале.

Я кивнул.

Сказал:

— Прими мои соболезнования.

Марго не отреагировала на мои слова. Она смотрела на воду; едва заметно покачивалась: чуть наклонялась вперёд при каждом вдохе. Удерживала руки на груди — не прикасалась к нагретым солнцем перилам.

— Прыгнешь с моста? — спросил я.

Маргарита Лаврентьевна отвлеклась от созерцания волн, посмотрела на меня. Я отметил, что серый оттенок исчез из её глаз. Сейчас они были ярко-голубыми, как безоблачное небо над нашими головами.

— Меня унесёт вниз по течению, — сказала Марго. — Далеко. Там он меня не найдёт.

Я покачнул головой.

— Не унесёт. Тебя выловят из воды мальчишки. Вот те, что сидят на берегу с удочками.

Я указал на прятавшихся в зарослях камыша юных рыбаков. Маргарита Лаврентьевна повернула лицо, пробежалась глазами по берегу реки Волчья. Нахмурила брови — налёт безразличия исчез из её взгляда.

— Об этом я не подумала, — сказала Марго.

Она поджала губы.

— Течение в реке сейчас слабое, — сообщил я. — Твоё тело в любом случае прибило бы к берегу неподалёку от моста.

— Ты думаешь?

— Уверен в этом.

Я потёр подбородок.

— И что мне теперь делать? — спросила Маргарита Лаврентьевна.

Мне показалось: спрашивала она не у меня.

Хотя и смотрела мне в лицо.

— Рассказывай, — сказал я. — А там посмотрим.

Марго заглянула мне в глаза, дёрнула плечом.

Заявила:

— Он не отпустит меня. И не даст мне развод. Сказал, что у меня только одна дорога…

Она кивнула на реку.

Я хмыкнул, развёл руками.

— Существует много дорог. Выбирай любую. СССР — страна счастья и возможностей.

Марго ухмыльнулась.

— Не для меня, Серёжа. Не теперь.

Я увидел, как на край моста, за перилами, приземлился воробей. Он клювом порылся в шелухе от семян подсолнечника, возмущённо чирикнул. Хлопая крыльями, воробей умчался в направлении общежитий тракторного завода.

Мне почудилось, что Марго проводила птицу завистливым взглядом.

Я тоже посмотрел вслед воробью. Увидел, что к мосту подошёл невысокий худощавый мужчина с приметной выпуклой родинкой между белёсых бровей. Он не ступил на мост — остановился, закурил папиросу.

— Ты разводишься с мужем? — сказал я.

Отметил, что мужчина с нескрываемым интересом посматривал на меня и на Рамазанову. Я задержал взгляд на загорелом лице мужчины: на его родинке. Почувствовал запах табачного дыма.

— Подала документы, — ответила Марго. — Ещё в феврале.

— Дали два месяца на примирение, — сказал я.

Маргарита Лаврентьевна вздохнула.

— Два месяца прошли, — сказал я. — Когда будет суд?

Рамазанова ответила:

— Вчера. Был. Ещё два месяца.

Она покачала головой.

— Не выдержу, — тихо сказала Марго.

Я пожал плечами.

— Сейчас лето. Отдохни. Два месяца промчатся быстро.

Маргарита Лаврентьевна покачнулась.

— Ты не понимаешь, Серёжа, — произнесла она. — Наиль не даст мне развод. Никогда. Он так сказал. После этих месяцев будут ещё. И ещё. До бесконечности. Он это устроит: он может.

Марго покачала головой.

— А я так больше не могу. Всё. Я устала, Серёжа.

— Так сильно тебя любит? — спросил я.

Рамазанова усмехнулась.

— Он меня ненавидит. Как и я его. Смотри.

Она дрожащими пальцами расстегнула пуговицу на рукаве блузы. Показала мне своё предплечье, украшенное посиневшими кровоподтеками.

— Я вся в таких пятнах, — сказала Марго. — Их нет только на лице. Сама себя калечу. Так он сказал милиции. Привёл свидетелей — те подтвердили его слова. Не отпустил меня в психушку — лечит на дому. Вот так вот, Серёжа.

Она улыбнулась — её глаза влажно блеснули. Ветер соорудил на голове Марго похожий на корону хохолок из волос, ярко сверкавший в солнечных лучах.

— Тогда уезжай, — предложил я. — Страна большая. Много в ней лесов, полей и рек. Муж тебя не найдёт.

Марго снова хмыкнула: нервно, невесело.

— Без денег, без документов? — сказала она. — Он всё у меня отобрал.

Покачала головой.

— Да и кто мне позволит? — спросила Марго.