В четыре часа утра проснулся по будильнику. То и дело зевая, сварил на кухне шоколадную глазурь; залил нею аккуратно вынутый из формы трёхслойный чизкейк. Слой глазури сделал тонким, похожим по толщине на яичную скорлупу. Вздремнул ещё час. Вынул из морозилки похожие на крохотные детские игрушки фигурки — не спеша расставил их на шоколадной поверхности.

Слизнул с пальца крем. Прищурил правый глаз и взглянул на торт — убедился, что все элементы украшения заняли свои места. Когда-то я скопировал эту композицию с иллюстрации в детской книге. Повозился тогда над ней изрядно. Но остался доволен результатом. Я поправил чуть склонившегося на бок слепленного из теста щенка, повернул его мордочку вверх. Стёр с пальца след от шоколада.

Хмыкнул, подумав о том, как странно работала моя память. Я сейчас не помнил точную хронологию громких исторических событий, о которых без устали твердили по телевизору. Позабыл имена и фамилии многих приятелей. А торт, приготовленный однажды для пятилетнего внука Артура Прохорова, повторил с точностью до расположения всех шоколадных пятнышек на шкурах мультяшных щенков.

Утреннюю пробежку я не пропустил. Пусть и зевал безостановочно по пути к школьной спортплощадке.

А по возвращению в общагу я предъявил на зрительский суд трёхслойный чизкейк.

Первым высказался Артурчик.

— Офигеть, — сказал он. — Нет, правда: офигеть!

Прохоров провёл пальцем по верхней губе — будто пригладил усы, сбритые ещё перед Восьмым марта.

Кирилл улыбнулся и тихо произнёс:

— Как игрушки. Клёвые.

— Здорово! — выдохнула Котова

Она прижала руки к груди, шмыгнула носом — я заметил, что её глаза влажно блестели.

— Их же теперь съедят, — сказала Лена. — Жалко-то как.

Котова помотала головой и заявила:

— Я бы… не смогла.

Высказался по поводу торта и обычно молчаливый Дмитрий, приехавший за заказом ровно в семь утра.

— Ну, ты молоток, Серёга! — сказал он. — Удивил. За такой торт и я бы месячную зарплату выложил. Без раздумий. Честно тебе говорю. Представляю, как радовалась бы при виде этих собак моя младшая дочка.

Вернулся из института — меня окликнула баба Люба.

— Чернов! — крикнула она. — Сергей, погоди. Зайди-ка ко мне.

Я вошёл в комнату вахтёрши, почувствовал запах свежезаваренного чая.

Любовь Фёдоровна поправила на плечах платок, указала рукой на телефон.

— Прохоров звонил, — сказала она. — Папаша вашего Артурчика. Перезвони ему домой. Он очень просил.

Я кивнул, набрал по памяти номер квартиры Прохоровых, прижал к уху холодную трубку.

После второго гудка голос Ильи Владимировича сказал:

— Прохоров у телефона.

— Здравствуйте, дядя Илья.

— Сергей⁈ Как хорошо, что ты позвонил. Погоди пару секунд.

Я услышал шуршание и приглушённый голос Прохорова: «Варенька! Это Чернов. Скажи ему всё сама».

Снова шуршание.

Из динамика телефона прозвучал тихий голос Вари:

— Здравствуй, Сергей. Огромное тебе спасибо за торт. Он очень-очень красивый. И очень вкусный. Мальчишки чуть не разрыдались, когда я его разрезала…

В воздухе каморки вахтёров по-прежнему пахло чаем — не духами «Иоланта».

Я слушал воркование женского голоса в динамике.

Когда он замолчал, я улыбнулся и сказал:

— Поздравляю вас с днём рождения, Варвара Сергеевна.

Ночь я провёл в Красном переулке, в квартире Светочки.

Уже оделся, чтобы уйти, когда Ельцова сказала:

— Серёжа, я… тебе кое в чём признаюсь.

Светочка опустила глаза.

Я отметил: мне не показалось, что Ельцова сегодня под утро нервничала.

— Серёжа, я…

Светочка не договорила, махнула рукой.

— Подожди минутку, — сказала она. — Не уходи.

Я замер посреди прихожей. Отметил, что в воздухе ещё витал аромат кофе. Я выпивал чашку этого напитка всякий раз, перед уходом.

Ельцова ушла в гостиную. Я слышал: скрипнули дверцы антресоли. Звякнула эмалированная посуда.

Я взглянул на своё отражение в зеркале, поправил воротник рубашки. Привычным движением отбросил набок чёлку, потрогал уже колючий подбородок. Разглядывал своё лицо, пока не вернулась Светочка.

Ельцова посмотрела мне в глаза, но тут же отвела взгляд. Она протянула мне свёрток из старого бело-серого полотенца. Тот походил на обёрнутую газетами скалку, которой Олег Котов защищал Риту Баранову.

— Вот, — сказала Светочка. — Забирай.

Я взвесил свёрток в руках — тот был тяжелее скалки.

Спросил:

— Почему сразу не отдала?

Ельцова то ли пожала плечами, то ли вздрогнула.

— Боялась… ты ещё кого-то убьёшь, — произнесла она.

— Убью?

Светочка всё же посмотрела мне в глаза.

— Я видела ту лужу крови, — заявила Ельцова. — Это я её убрала.

Моего взгляда она не выдержала — склонила голову, обняла себя руками, словно замёрзла.

Я спросил:

— Почему отдала сейчас?

Светочка вздохнула.

— Устала. Оно… меня пугает.

— Ясно, — сказал я.

Развернулся, щёлкнул дверным замком.

Произнёс:

— Закрой за мной дверь.

— Сергей, в следующую субботу у нас в ресторане банкет…

— Помню, — ответил я. — На следующей неделе не приду.

Я вышел из подъезда и направился по Красному переулку к видневшемуся впереди уличному фонарю, будто на свет маяка. Не оглядывался на окна квартиры, где жила Ельцова. Но чувствовал на своём затылке пристальный взгляд Светочки.

Краски рассвета над крышами я пока не видел. Но знал, что они уже окрасили небо около горизонта. Помахивал полученным от Ельцовой свёртком, мысленно перекраивал свои планы на это утро: прикидывал, что сделаю со Светочкиным подарком.

Шаги следовавших за мной людей я услышал ещё в переулке. Будто в зеркалах, увидел в тёмных окнах первых этажей отражения преследовавших меня мужчин. Не ускорился и не сбавил шаг, сошёл с тротуара на дорогу — подальше от поворотов во дворы.

У приметного фонарного столба я вышел из Красного переулка; свернул не к трамвайной остановке, а в направлении центрального входа в ресторан «Московский». Окна ресторана не светились. На их тёмном фоне я увидел фигуру человека.

Мужчина, поджидавший меня около ресторана, шагнул мне навстречу, ступил на островок света под фонарным столбом. Я замер. Заметил блеснувший в его левой руке клинок ножа — правую руку мужчина прижимал к животу.

— Привет, ментёнок, — сказал он. — Вот мы и встретились.

Утром напротив входа в ресторан «Московский» я не увидел ни одного автомобиля. Хотя по вечерам в выходные дни тут под окнами домов скапливался настоящий автопарк из «Волг», «Москвичей» и новеньких «Жигулей» (пару раз я видел тут даже редкий пока в нашем городе ВАЗ-2103). Сейчас ветер гонял по пустынной улице обрывок газеты и шелестел молодой листвой каштанов — там, где вечером стояли машины посетителей ресторана, вызывавшие зависть у запоздалых прохожих. Окна домов не светились. Жильцы пятиэтажек либо уже уснули после субботних посиделок, либо ещё не проснулись; либо они не выбирались из постелей по воскресеньям в такую рань. На улице около ресторана в этот ранний час находились лишь я и четверо мужчин, окружившие меня с трёх сторон.

Я не пошёл по тротуару — прошагал на середину проезжей части. Замер на краю светового пятна, что оставлял под собой уличный фонарь. Утром в выходной день машины тут проезжали редко. А трамвайные рельсы находились в четырёх кварталах от ресторана «Московский» — там, где эту улицу пересекал проспект Труда. Шагавшие за мной по Красному переулку люди остановились, перегородили мне путь к Светочкиному дому (демонстративно помахивали ножами). Сутулый мужчина в серой кепке (и с похожей на отвёртку заточкой в руке) стал между мной и трамвайной остановкой, с которой я обычно возвращался к общежитию. Слева от меня (спиной к ресторану) застыл черноволосый мужчина. Фонарь освещал его лицо и его большие уши с мясистыми отвислыми мочками.