Прохоров покачал головой.

— Чёрный, ты мог бы меня и предупредить!

Илья Владимирович Прохоров приехал в общежитие в семь часов вечера. Извинился, что задержался. Выглядел он уставшим, но весёлым. Вручил мне пухлый конверт с деньгами — тридцать рублей из этого конверта тотчас же перекочевали в карман к Артурчику. Директор швейной фабрики сообщил мне, что клиенты остались довольны заказами. И что некоторые уже поинтересовались, когда им разместить заказы на торты к Восьмому марта. Илья Владимирович усмехнулся и поделился со мной прогнозом: к Международному женскому дню я продам тортов не меньше, чем к Новому году. «Ведь почти у каждого заказчика есть жена, любовница, мама и тёща, — сказал он. — И каждую нужно осчастливить подарком и тортом. Ведь какое теперь застолье у солидных людей без „цветочного“ торта „от Прохорова“?»

Артурчик уехал из общежития вместе с отцом. А я поплёлся на трамвайную остановку (с сумкой на плече, где позвякивали бутылки с коньяком и с водкой). Из трамвая я вышел уже затемно. Прошёлся привычным маршрутом: мимо шестой поликлиники, через освещённый фонарями Столярный переулок до деревянного моста (под которым змеилось русло ручья, превратившееся до весны в заснеженную тропу). Прошёл мимо дома Павловых. Не увидел в его окнах свет, а над печной трубой дома Варвары Сергеевны не разглядел дым. Да и у калитки заметил высокие сугробы: её не открывали уже несколько дней. Встретил на Речной улице шумную компанию молодёжи — обменялся с парнями и девицами поздравлениями «с наступающим Новым годом». Пешком я дошёл до дома Степана Кондратьевича…

…Где выгрузил из сумки в руки строгой хозяйки дома три бутылки водки «Столичная». Вручную выкатил Чижика (из двора уже повеселевшего после ранних проводов «старого года» Степана Кондратьевича). ИЖ-56 завёлся с третьей попытки: Чижик словно застоялся в стойле и рвался на поиски приключений. «Будут у тебя приключения, — мысленно пообещал я мотоциклу. — Вдоволь побегаешь по советским дорогам сегодня ночью». Чижика я остановил около ворот дома родителей. Повозился с подмёрзшими запорами — закатил мотоцикл во двор. Размял озябшие внутри кожаных перчаток пальцы. Вынул из бокового прицепа сумку и коробку с тортом, поднялся на крыльцо. Вошёл в дом, тут же почувствовал витавшие в прихожей запахи: пахло жареной курицей, варёными куриными яйцами… и духами «Иоланта».

Я опустил взгляд — увидел на полу рядом с обувной полкой новенькие чёрные зимние сапоги. «Pertti Palmroth», — вспомнил я название финского обувного бренда. Поставил рядом с рычавшим холодильником сумку, поверх неё установил коробку с тортом. Сбросил припорошенные снегом ботинки. Снова взглянул на высокие финские сапоги и убедился, что они мне не привиделись. Шагнул в гостиную, огляделся. Окинул взглядом покрытый белой скатертью стол, заметил расставленные на печи кастрюли. Полюбовался украшенной мишурой и стеклянными шарами ёлкой (разноцветные шары были маминой гордостью: папа нам их привёз из Москвы в тот год, когда учился в первом классе). Прошел мимо стола в следующую комнату, где светился экран телевизора, и звучали женские голоса. По-прежнему ощущал аромат рижской «Иоланты».

В дальней комнате (родители её величали «второй гостиной») я увидел сидевшую на диване у стены маму.

Она листала альбом с нашими семейными фотографиями.

Справа от мамы примостилась Инга Рауде. А слева к маминому плечу прижималась плечом Лена Котова.

— … На часах уже двенадцать без пяти! — звучал из динамиков телевизора «Горизонт 101» голос Людмилы Гурченко. — Новый год уже, наверное, в пути!..

Котова подняла на меня свои большущие глазища и произнесла:

— Серёжа приехал!

Лампочки в люстре под потолком не горели. Свет исходил лишь от телевизора и от стоявшего рядом с диваном торшера. Шторы на окнах гостиной чуть заметно покачивались. К знакомому запаху рижской «Иоланты» во второй гостиной добавился сладкий цветочный аромат духов Инги. Я поцеловал маму в щёку, поздоровался с сидевшим в кресле отцом. Поинтересовался у папы, где Кирилл. Мне ответила Рауде. Она (чуть растягивая гласные) сообщила, что мой младший брат сейчас кормил соседского пса. Мама тут же пояснила: бабушка Артура Прохорова встречала этот Новый год в городской квартире у сына и у молодой невестки.

Я услышал в её голосе нотки иронии. Заметил, что белокурая Инга улыбнулась, словно мама сказала шутку. Рауде бросила на меня кокетливый взгляд, поправила кружевной воротник платья. А вот Лена Котова слова моей мамы будто пропустила мимо ушей. Она пристально смотрела мне в лицо. В её взгляде мне почудились настороженность и неуверенность. Лена сейчас не походила на Бригадиршу. В глазах Котовой светились две яркие точки — в них отражался экран телевизора, где пританцовывала Людмила Гурченко. «…Что не сказано — скажи, — пела в телевизоре за моей спиной Людмила Марковна, — не откладывая на год!..»

— Лена, а ты тут как оказалась? — спросил я.

Мне показалось: Котова вздрогнула. Краем глаза я заметил ироничную ухмылку на лице Рауде. Лена не шевелилась, пристально смотрела мне в глаза.

— Я мамин салат привезла, — сообщила она. — «Мимозу».

Название салата она произнесла едва слышно. Как робкая и неуверенная в себе барышня. Будто это не она вчера зычным голосом прикрикивала на парней-кондитеров.

— Леночкина мама сделала для нас замечательный салат, — сказала мама. — Очень красивый! А как приятно он пахнет! Мы его пока не пробовали. Но я не сомневаюсь, что он невероятно вкусный!

Мама погладила Котову по плечу. Правой рукой она обняла за плечи Ингу.

— Серёжа, ты молодец, что пригласил к нам Лену, — сказала она. — Я рада, что оба моих сына привели к нам таких красивых подруг. Какие же вы, мальчики, у меня уже взрослые!

Котова опустил глаза и склонила голову, будто в ожидании приговора.

Её причёска осталась той же, с какой Лена ходила сегодня в институт на консультацию к профессору Баранову. А вот наряд сменился. Я молчал, рассматривал одежду Котовой. Это бежевое платье с длинными рукавами и неглубоким декольте я на ней раньше не видел. Отметил, что оно плотно облегало худощавую фигуру Котовой, прикрывало колени. Потёр подбородок (в голове промелькнула мысль о том, что мне сейчас не помешало бы опробовать электробритву). Я заметил, что мама выдала Лене мои новые тапки (я привёз их, когда наведался к родителям в прошлый раз) — они смотрелись на Котовой, словно снегоступы.

Мама закрыла семейный фотоальбом, прижала к нему ладони.

Она поведала мне, что «Леночка» приехала к нам домой примерно через два часа после того, как явились Кирилл и Инга. Котова вручила моей маме миску с салатом и рассказала: её родителям понравился подаренный мною торт, и они «отдарились» «Мимозой». Мама пожурила меня за то, что позволил «Леночке» проехать с миской в руках «через полгорода» и «не помог девочке». Я покачал головой — увидел, как поникли у Котовой плечи, будто под тяжестью вины. Взглянул на часы. Прикинул, что до Нового года осталось чуть больше двух часов. Не заметил, чтобы Котова спешила домой. Вздохнул, покачал головой.

Заявил маме, что взял у Степана Кондратьевича мотоцикл: думал, что поеду на нём за Котовой и за салатом.

Лена бросила на меня недоверчивый, но полный надежды взгляд. Затаила дыхание.

— Ну, раз она сама явилась… — сказал я.

Развёл руками.

Поинтересовался:

— Понимаю, конечно, что новый год ещё не наступил. Но раз даже соседскую собаку покормили… Может и для меня в этом доме хоть корка хлеба найдётся? Что-то я проголодался. Согласен первым снять пробу с подарочного салата.

Котова тряхнула волосами, улыбнулась. Она снова задышала.

Мама встрепенулась — поочерёдно взглянула на сидевших рядом с ней девиц.

— Ой, девочки! — сказала она. — Что-то мы засиделись. Давайте-ка накроем на стол и покормим наших мужчин.