Георгий подсуетился и заранее заказал им пропуска к определенному времени. Назначено время, все строго, пропускной режим, проверка на входе и выходе, досмотр. Поэтому они подъехали даже немного раньше срока.
Коляску Льва обыскали, но разрешили дальше передвигаться на ней. На каждом этаже пропуск проверялся, сличался с паспортом и оригиналом. Это был архив самой серьезной организации в России.
И вот Лев добрался до нужной точки. Его проводили в специальную комнату, сопровождающих попросили остаться за ее порогом. В комнате стоял только стул и стол, окно зарешечено, у порога дежурный. Льву стало не по себе. Он представил Катарину, какого ей было тогда, ведь в застенки НКВД она попала совсем еще девочкой девятнадцати лет.
К нему вышел нечем не примечательный человек в строгом костюме. Еще раз проверил пропуск и пригласил за стол.
Документы на руки не выдавались. Можно было только посмотреть и кое-что выписать для себя.
Перед Львом положили тоненькую, серую папочку «Дело №…».
Он открыл ее и чуть не заплакал. На него смотрела худенькая девушка с темными волосами и огромными испуганными глазами. То была Катарина.
Ее фото он видел в альбомах, что остались в память о его матери. Редкие фото семьи Заславских, сгинувшей в годы войны. Катарину он запомнил, как и Богдану. Они обе были красавицами, совсем не похожи на его мать. Высокие, стройные и очень красивые. И хоть семья жила небогато, девушек одевали по последней моде.
И вот сейчас перед ним лежало фото его тетки, подклеенное к серому листу бумаги.
Он так разволновался, что ему пришлось несколько минут вдыхать кислород. Наконец, сердце замедлило свой бег, и он мог спокойно прочитать ее дело.
Собственно дело не было.
Родители Катарину увезли к тете с дядей, так как в Львове нашли ей жениха. Она должна была до свадьбы проживать у родственников. Но в семейные дела вмешалась политика, договор между СССР и Германией все изменил. Город заняли войска. Теперь они жили в другом государстве и подчинялись другим законам, законам военного времени.
Дядюшка был остер на язык, ляпнул где-то что-то, кто-то донес. И вся семья оказалась в НКВД.
Судьба дяди и тети не известна. А вот Катарину «пожалели» и отправили в совхоз НКВД на Урал. Туда свозили с территорий всех раскулаченных.
Теперь Заславский точно знал, где искать дальнейшие следы Катарины.
Утерев скупую слезу, он вернул дело и отправился в гостиницу.
Дальше его путь лежал на Урал.
Его не интересовала сумма, которую потратят его служащие, на следующее путешествие вглубь России, его интересовал результат.
К поездке пришлось вновь готовиться, благо система гостиниц Редиссон предполагала наличие таких в больших городах России. Его помощники без труда зарезервировали гостиницу, заказали подходящую машину для переездов. Несколько дольше повозились с заказом частного рейса. Но через двое суток все было готово к поездке.
И вот снова перелет. Такси, гостиница.
Теперь их путь лежал туда, где Катарина провела какую-то часть жизни.
И вновь помог Георгий. Неугомонный и всезнающий, разбирающийся в реалиях жизни в России. Он нашел женщину, что собирала архив того времени, рассказы очевидцев, фотографии и истории о том месте, которое с тридцатого года по пятидесятый считалось «Лесничеством», но было своеобразным совхозом НКВД. Сюда ссылали раскулаченных, гнали семьями, сюда же попадали семьи тех, у кого осудили родственников. Жернова правосудия не давали время на передышку, перемалывая судьбы человеческие. Высланные должны были «исправляться» путем трудотерапии.
Для этого на пустом месте в лесу был построен поселок из бараков. Выкорчевывался лес, распахивались поля, строились теплицы и фермы. Люди здесь жили и работали. Сюда и попала Катарина.
Их встретила улыбчивая женщина лет так пятидесяти. Она с интересом рассматривала приезжих, поправляя рукой каштановый волосы, красивая, с умными глазами, в которых проскакивала искорка хитринки. Она прожила почти всю жизнь в этом поселке, который из совхоза за несколько десятилетий перерос в пригород города. Знала почти всех старожил поселка. Наталья, как звали местного краеведа, с удовольствием водила их по поселку, рассказывая и показывая исторические здания, что остались от сталинских времен, а Лев удивлялся. Он и подумать не мог, что могли сохраниться деревянные бараки тех времен. Хотя большую часть поселка уже застроили.
Наталья показывала ему сохранившиеся фотографии тех времен, что она бережно хранила. Но Катарину на фото Лев не нашел. Хотя в списках тех, кто проживал в поселке, значилась некая Катерина Заславская. Была еще одна надежда. Старожилы могли помнить ее. Хотя надежда была призрачная.
Времени прошло много, тем, кому в войну было хотя бы двадцать, тем сейчас уже близился столетний юбилей. Таких в поселке не осталось. В живых остались те, кто родился в войну, ну или за несколько лет до войны.
Наталья знала всех.
— Ну, людей осталось немного, кто пережил военное время, правда большинство уже и себя не помнит, — задумалась Наталья. — К бабе Гале сходить надо, может она подскажет, кто знал Катерину.
И женщина повела их по поселку, по дороге рассказывая, сколько нового построено уже в нынешнее время, и как изменился поселок.
Они шли по небольшим улочкам, застроенным в основном двухэтажными домами. Перед каждым палисадник с неизменными цветами и кустами. И хотя был уже октябрь, но погода в этот год баловала, поэтому поздние цветы радовали глаз.
Улица с двухэтажными домами закончилась, впереди маячили уютные коттеджи. В один такой коттедж они и направились.
Баба Галя встретила их с распростертыми объятьями. Сама-то она давно двигалась с трудом, но жила в большой семье своих детей и внуков. Семья славилась щедростью. Для гостей тут же был накрыт стол с закусками, пирожками и наливочкой, чем немало удивили гостя из Франции.
Лев с удивлением следил за домочадцами бабушки Гали, он слышал, что русские — нация хлебосольная, но столь горячий прием совершенно чужого для них человека, его удивил.
— Катерина? Заславская? Как же, помню такую, в бараке на Главной жила, — припомнила баба Галя.
Ясности ума этой далеко не молодой женщины можно было позавидовать. Второй барак от бани. Да…
Женщина задумалась, погрузившись в воспоминания…
Лев не шевелился в своем кресле, боясь спугнуть, вдруг бабушка забудется сейчас. Все ж возраст.
— Я-то не помню, когда она в совхозе появилась, их, кажись, перед войной привезли, — задумалась бабуля, — а я как раз в тридцать девятом тока родилась. А вот в школу пошла, мы с ними в одном бараке жили, сорок шестой год был, война закончилась.
Бабуля вновь задумалась, а потом окликнула внука: А, ну, Васятка, там мне фотографии из шкафа.
Внук засуетился и достал старый альбом с обломанными углами, на нем красовалась когда-то золотая надпись, тем почерневшая и непрезентабельная.
Бабушка листала альбом, рассказывая о судьбе каждого, кто был изображен на фотографиях. То были соседи, родственники, просто друзья по поселку.
— А вот она, Катерина, — ткнула в фото бабуля.
Лев почти выхватил из рук бабы Гали альбом. Со старого пожелтевшего фото на него смотрела она, Катарина. Худенькая женщина в пальто с широкими плечами, на голове теплая шаль, из-под которой выбился локон. Его тетка.
— На крольчатнике работала, хорошая девка была, только невезучая.
Печально продолжила рассказ баба Галя. А Лев весь ушёл во внимание, ведь это была история его семьи.
— Говорят, привезли ее сюда даже без вещей, носить было нечего. В ватнике и ватных штанах всю зиму проходила, а на ногах резиновые сапоги с портянками. А морозы тогда стояли, собак на улицу не выпускали. А им в шесть утра на работу. Тяжело работать. Застудилась она, мать говорила в первую зиму, чуть не померла. А потом ничего, привыкла. Замуж вот только никто не брал. Так почти до сорок восьмого одна и прожила. Комната у них была на трех девушек. Все замуж повыскакивали, а она нет. А в сорок восьмом к нам механизаторов прислали. Среди них парень был, поляк Вацлав. Красивый. Я уж в школу ходила, так даже мы пигалицы на него засматривались. Они с Катей и сошлись. Вот только бросил он ее. В пятидесятом уехал в город, говорят там на заводе хорошо платили, она вроде за ним поехала, но он не женился. Катя то вернулась беременной. Ей комнату выделили.
