Василевский остановился и перевел дыхание.

– На острие удара пойдет вторая ударная армия Федюнинского с первым гвардейским танковым корпусом Панова, во втором эшелоне у нас будет еще одна полнокровная армия – шестьдесят пятая. Одновременно семидесятая поддержит Горбатова, и я уверен, что вместе они проломят германские позиции в течение дня.

– Вы и раньше были так уверены, товарищ Василевский… – Верховный, казалось, постарел лет на пять.

– Я. Отвечаю. За. Свои. Слова. Товарищ. Сталин, – четко и раздельно ответил тот, со стуком положив на стол указку, едва не скинувшую на пол карандаш Мерецкова[64].

– Я предлагаю вынести на рассмотрение Ставки назначение Рокоссовского командующим вторым Белорусским фронтом, – усталым голосом сказал Сталин.

Это не было ответом, но Василевский, кивнув, пошел на свое место.

К общему удивлению, никакого продолжения не последовало, и совещание закончилось весьма быстро. Все достаточно полно осознавали, какую ответственность нес Верховный главнокомандующий, но очень немногие уже понимали, почему не слишком масштабный по меркам Восточного фронта сбой в операциях фронтов вызвал такую острую реакцию Верховного.

– Ты понимаешь что-нибудь? – шепнул Новикову Кузнецов, когда все поднимались из-за стола, уже после ухода Сталина.

Тот только кивнул, ничего не ответив.

– Слишком цифр много, плохо запоминаю, – пожаловался Кузнецов вслух. – Номера, номера… То ли дело корабль: сказано «Червона Украiна» или, там, «Гремящий» – и сразу все ясно. – Он вздохнул, вспомнив, видимо, «Украiну»[65].

Несколько человек хмуро улыбнулись, но опять никто ничего не сказал, так что его попытка разрядить обстановку не удалась.

За последние дни произошло немало важных политических событий, и Сталину пришлось уделять больше времени общению с Молотовым и его помощниками, чем со всеми другими членами Ставки.

В течение всего лишь первой недели сентября, сразу же после взятия Плоешти, советские войска вошли в теперь союзный Бухарест. Четвертого сентября из войны вышла Финляндия, оружием и упрямством добившаяся уважения огромного восточного соседа. Пятого сентября Советский Союз догадался официально объявить войну Болгарии, седьмого сентября Венгрия объявила войну Румынии, собираясь оттяпать у нее остатки Трансильвании, пока не пришли большие дяди и не прибили обоих. Девятого сентября Болгария, продержавшаяся против Советского Союза целых четыре дня, благополучно сдалась. Это событие имело дополнительный юмористический оттенок, поскольку еще восьмого сентября Федор Толбухин[66] был назначен председателем Контрольной комиссии в Софии.

Среди обилия политических заявлений и колебаний политических весов в мелких отношениях европейских стран наиболее важным фактором была Финляндия, выход которой из войны позволил высвободить немало войск и авиации. Десятого сентября армии Ленинградского и Прибалтийских фронтов, поддержанные с юга развернувшимися Белорусскими, перешли в стратегическое наступление на трехсоткилометровом фронте, продавливая оборонительные пояса и выжигая узлы сопротивления огнем и раскаленной сталью.

Отчет Кузнецова Ставке откладывался несколько дней подряд, хотя его письменное заключение ее члены получили на следующий день после возвращения наркома ВМФ из Ленинграда. Совещания и доклады длились до трех-четырех часов ночи; вызванные с фронта генералы, серые от недосыпания, к своему удивлению, обнаруживали, что и сидящие в Москве отцы-командиры выглядят ненамного лучше.

Решение о снижении темпов наступления для выигрыша во времени, принятое всего-то две недели назад, не привело ни к чему, кроме самого факта переноса центра тяжести удара Красной армии на несколько сотен километров севернее. Ставка спешила.

В последний день августа американцы вышли на старую французскую линию Мажино, третьего сентября британцы заняли Брюссель и генерал-лейтенант сэр Майлз Дэмпси объявил Бельгию свободной. Десятого американские войска освободили Люксембург (значение этого события для европейского театра военных действий, как с иронией высказался Сталин, невозможно было переоценить). Еще через неделю, одиннадцатого сентября, одновременно с началом советского наступления, американская 1-я армия перешла границу Германии к северу от Трира.

Было уже ясно, что Германии приходит конец и договориться с западными членами коалиции о сепаратном мире ей пока не удалось. Тем не менее стало известно, что десятого числа Рузвельт и Черчилль встретились в канадском Квебеке – вероятнее всего, именно для совещания о том, что же все-таки делать с Советским Союзом.

Никаких подробностей о ходе этой встречи узнать не удалось, но московское командование на всякий случай приготовилось к худшему. В войска начали поступать пособия по технике и опознавательным знакам западных членов коалиции, но пока это логически объяснялось обычными мерами предосторожности против нежелательных инцидентов, именуемых в английском языке Friendly fire, то есть «дружественный огонь». Это подняло общее настроение – казалось, что победа уже близка, еще чуть-чуть надавить, и подпираемые в спину англичанами и американцами немцы развалятся. Этого, однако, все не происходило и не происходило.

Многочасовая артподготовка и десятки тысяч самолетовылетов за несколько дней выжгли первый эшелон противника, попавшие в ловушку у Лауэнбурга германские дивизии методично уничтожались артиллерией и давились гусеницами танков. Накал воздушных боев над северным участком фронта достиг своего максимума к середине сентября, после чего истребительные полки воздушных армий Вершинина, Папивина, Журавлева и Науменко[67] полностью очистили небо для штурмовиков и бомбардировщиков, еще более увеличивших число ежедневных вылетов.

Представители Ставки непрерывно находились в войсках, толкая фронты вперед двумя огромными стрелами. Восемнадцатого сентября Жуков и Василевский на один день прилетели в Москву и прямо с аэродрома направились на чрезвычайное совещание Ставки. Представляя два бронированных кулака, сжатых своими секторами фронтов, они были признанными лидерами не терпящего мягкотелости оперативного искусства Восточного фронта.

– Кто первый? – улыбаясь, спросил Сталин, обращаясь сразу к обоим. Его привычка стравливать между собой людей по мелочам была не такой уж безобидной, однако открытой конфронтации он не терпел, пресекая ее жестко.

– Я полагаю, Александр Михайлович, как начальник Генштаба, имеет право первого голоса, – спокойно ответил Жуков. Уколоть его такой мелочью было просто нереально.

– Хорошо, – согласился Сталин с такой интонацией в голосе, будто его пришлось долго уговаривать. – Товарищ Василевский, начинайте, пожалуйста.

Василевский отдернул занавеску с широкой карты, захватывающей своим нижним краем Познань, и, глухо кашлянув, начал излагать положение дел на северном направлении.

– После того как решением Ставки первый Белорусский фронт был передан Георгию Константиновичу, на северном направлении, имея своей стратегической целью Штеттин, развивают наступление войска Ленинградского, третьего, второго и первого Прибалтийских фронтов, а также третьего и второго Белорусских. – Указка двигалась по карте, показывая сектора каждого из них. – Выгодное географическое положение, то есть пологое снижение к югу кромки Балтийского моря, а также успешное развитие наступления наших южных соседей позволило значительно уплотнить порядки наступающих войск, глубоко их эшелонировав по оси восток – запад.

Оставившие южнее Варшаву войска второго Белорусского фронта значительно усилены за счет резервов других фронтов. Имея ближайшим южным соседом семидесятую армию Гусева, они разворачиваются севернее, стремясь к соединению с войсками третьего Белорусского фронта в районе Заальфельда. Это позволит нам отрезать значительную часть сил немецкой группы армий «Центр» – точнее, того, что от нее осталось к настоящему моменту.