– О-хонь! – спокойно произнес командир линкора в трубку, и появившееся через секунду на лице вице-адмирала выражение несколько компенсировало ему пережитое.

– Етить твою маму!.. – удивленно сказал Левченко после последовавшего залпа. – Ну ничего себе плевочек!

Он видал, как стреляют линкоры, в том числе «Архангельск» с его пятнадцатидюймовым главным калибром, но «Советский Союз» выдал такой звериный рев, что собаки завыли, наверное, до самого Хельсинки. Снопы огня, вырвавшиеся из стволов орудий главного калибра линейного корабля, вытянулись на несколько десятков метров, осветив все вокруг апельсиново-багровым светом.

Управляющий огнем задержал второй залп до момента, когда у скрывающейся в тени у кромки горизонта узенькой полоски корабля-цели встали тонкие карандаши всплесков, затем дал еще один залп и почти сразу же третий. С четвертого он перешел на поражение, и пять следующих залпов последовали с минимальными интервалами, заполняемыми ложащимися в ту же цель снарядами «Кронштадта». Затем стрельбу задробили, и оба корабля отвернули мористее, куда уже оттянулся «Чапаев», ощетинившийся выставленными в разные стороны стволами своих универсалок.

Ночью отрабатывали стрельбу с прожекторами, играли водяную и пожарную тревоги, пытались оторваться от остальных кораблей эскадры, проверяя бдительность несения вахты, уклонялись от «замеченных перископов» – в общем, развлекались как могли. Утром провели еще одну артиллерийскую тревогу, но без стрельбы. Затем были зенитные стрельбы по низколетящим воздушным целям – задачу усложнил прошедший вдоль строя старый Р-5 с дымаппаратурой. К вечеру состоялись еще одни стрельбы средними калибрами всех трех кораблей по самоходной управляемой цели.

А утром корабли эскадры уже стояли на кронштадтском рейде, заслоненные от берега цепочкой серо-стальных «семерок»[63] отряда легких сил. От трапов отвалили командирские катера, устремившиеся к причалу, где стояла группа моряков с золотыми погонами на плечах. На подходе катера скопировали боевой строй эскадры, имея головным катер линкора с развевающимся на корме вице-адмиральским флагом.

Взбежавшего по деревянному трапу Левченко Кузнецов искренне обнял. Комфлота Трибуц, серый от недосыпания, сдержанно поздоровался, пожав руки сначала вице-адмиралу, а потом командирам кораблей. На нескольких машинах доехали до штаба, где в течение четырех часов разбирали итоги маневров, обмениваясь сдержанными похвалами и менее сдержанными комментариями по поводу неудач.

Линейный корабль провалил первые ночные стрельбы вспомогательным калибром, зато в дневных стрельбах главным ни разу не опустился ниже положенного для отличной оценки процента попаданий, дважды перекрыв лучший результат «Кронштадта» раза в полтора. Авианосец два раза четко перехватил «атакующие» корабли эскадры самолеты, его бомбардировщики один за другим уложили все восемь пятисоткилограммовых бомб в контур изображающей вражеский крейсер мишени, но зато Осадченко, командир «Чапаева», в предпоследнюю ночь учений умудрился сунуться почти под самые стволы заходящих на линейный крейсер эсминцев благодаря неправильно разобравшему семафор сигнальщику.

Нарком ВМФ нашел время лично поблагодарить командиров боевых частей и старших офицеров всех трех кораблей «тяжелой бригады», а также командиров крейсеров, эсминцев, катеров и эскадрилий флотской авиации, давших возможность первым так замечательно и интересно провести время. К вечеру этого же дня он убыл в Москву. Оставшиеся занялись текущими флотскими делами, в основном заключавшимися в мелком ремонте и отладке различных систем на побывавших в походе кораблях.

В Москве совещание Ставки было назначено на десять вечера, и прибывший в столицу в середине следующего дня Кузнецов приехал в Кремль к девяти, чтобы успеть поговорить с Новиковым.

Войдя в комнату, он сразу же понял, что случилось что-то плохое. Это чувствовалось по атмосфере, в которой витала опасность. Поискав глазами главмаршала авиации, он нашел его вполголоса разговаривающим с Шапошниковым. Вообще все говорили очень тихо, почти шепотом – как беседуют, когда кто-то умер.

Кузнецов, однако, не привык долго раздумывать над подобными проблемами и полным ходом направился прямо к беседующим.

– Здравствуйте, Борис Михайлович, – тепло поздоровался он со старым маршалом. – И здравствуй, Александр Саныч. Случилось что, я вижу?

– Здравствуй, Николай Герасимыч. Хорошо, что вернулся. Случилось, как же…

– В Москве или?..

– Нет, на севере. Помнишь, как раз перед твоим отъездом обсуждали перенос усилий на северное направление, с наращиванием ударов вдоль Балтийского побережья с выходом к Килю?

– Еще бы!

– Кажется, немцы нам вмазали. И как раз там.

– Черт…

– Похоже, сорок восьмой армии конец.

– Черт… Черт… Когда это случилось?

– Вчера. Без всякой подготовки. Фронт нормально шел вперед, и тут они долбанули. До сих пор не могу опомниться, как это случилось. Со Ржева такого не было…

– Борис Михайлович, успокойтесь. Я уверен, что все нормально будет.

– У тебя в Ленинграде ничего слышно не было? – спросил Новиков.

– Да нет, откуда? Я последний день в Кронштадте провел, а потом сразу сюда.

– Ну нельзя было так! Нельзя! Я же говорил! – Шапошников повысил голос, на него обернулись.

Немедленно после этого в комнату вошел Сталин. Быстро поздоровавшись с присутствующими, он прошел к своему столу и, усевшись, молча показал рукой Василевскому на уже открытую карту.

– Вчера в шесть часов утра, – начал Василевский, – немецкая четвертая армия генерала Госбаха при поддержке части сил второй армии Вейса и седьмой танковой армии нанесла мощный контрудар по войскам второго Белорусского фронта, в течение двух первых часов полностью прорвав позиции сорок восьмой армии генерала Гусева и раздробив их на несколько изолированных участков. Семнадцатая стрелковая дивизия полковника Гребнева дерется в полном окружении и несет тяжелейшие потери. Третья армия генерала Горбатова, – он показал ее положение на карте, – попыталась деблокировать дивизию, но вынуждена была перейти к глухой обороне и, по последним данным, прочно удерживает позиции в районе Лауэнбурга.

Пятидесятая армия генерала Болдина, понесшая тяжелые потери в предшествовавших боях, оказалась неспособной противостоять удару и с боями отходит к югу. Против нее сейчас действуют по крайней мере две полнокровные германские механизированные дивизии – восемнадцатая и дивизия «Великая Германия». Некоторые части армии дерутся в частичном окружении, и существует риск, что ее позиции также будут прорваны.

– Что предпринимается для восстановления положения? – спросил Сталин после тяжелого молчания.

– Сорок восьмой армии передан стрелковый корпус из фронтового резерва сорок девятой армии Гришина. Есть надежда, что он сумеет задержать продвижение Вейса, и мы выгадаем время для организации встречного удара.

– Один корпус?

– Товарищ Сталин, – Василевский понизил голос, что было признаком сдерживаемого волнения, – это не стратегическое наступление. Это их отдельный тактический успех против сил одного фронта! Через два дня мы разорвем их на части, и они пожалеют, что вообще в это ввязались. Что растратили резервы, топливо и боеприпасы. Восьмой гвардейский танковый корпус Попова к утру развернется позади сорок восьмой армии и нанесет по прорвавшемуся противнику лобовой удар. Устойчивость ему обеспечат пять противотанковых артбригад.

Он показал позиции, дугой огибающие тылы сорок восьмой армии.

– Пятая гвардейская танковая армия под командованием Вольского и приданный ей восьмой мехкорпус Фирсовича сейчас перемещаются западнее, изготавливаясь к удару, который должен отсечь армию Вейса. Третий гвардейский кавкорпус Осликовского наносит фланговый удар, а в полосе его атаки враги не выживают. Мы бросаем в бой все, что может двигаться, указанные мной части завтра вцепятся немцам в бока. Восьмого переходят в решительное наступление остальные армии фронта.