Тем не менее время в целом работало не на немцев и их прикидывающихся невинными овечками западных союзников, а на советскую сторону. Линия продвижения советских войск отодвигала, скорее всего, обреченную буферную зону от прочно уже завоеванных позиций в Германии и Дании. Сейчас она медленно перемещалась на запад и юг, распираемая изнутри накачиваемыми в вытянувшийся вдоль балтийского побережья «язык» пехотой и техникой.

Доводимые до полной укомплектованности полки ПВО занимали позиции вдоль и севернее 53-й параллели, в Дании и Прибалтике, – там, куда, скорее всего, должен быть направлен удар стратегической авиации противника. Еще одна мощная группировка прикрывала юг страны и Румынию с Болгарией и югославскими портами, базируясь на тыл остановившихся перед Карпатами и Австрийскими Альпами фронтов.

На центральном участке огромного фронта в глубину советских позиций вдавался огромный клин: почти вся Чехословакия, Австрия, часть Венгрии, а за ними германские земли – от Бранденбурга до Тюрингии. На все это богатство давно с вожделением поглядывал товарищ Жуков, но его пока придерживали, накапливая силы до невиданной в истории концентрации. Напавший в июне сорок первого Гитлер с его танковой мощью был щенком по сравнению с тем военным потенциалом, который накопили придержавшие свой рывок фронты буквально за месяц. Готовились фотокарты и планы, сотни эшелонов с боеприпасами и топливом разгружались в непосредственных армейских тылах, чтобы сократить расстояние, на которое их придется перевозить, когда наступление наконец-то начнется.

Пока оно велось на уровне пехотных батальонов: полчаса артиллерийской подготовки, перепахивающей немецкие окопы и расклепывающей бетонные колпаки дотов, затем с криком «ура» батальоны поднимаются в атаку. Немцы, напуганные началом давно ожидаемого страшного русского наступления, выбираются из блиндажей второй линии окопов, и тут батальоны ложатся, не добегая до разорванной проволоки, и артиллерия работает еще пятнадцать минут.

Так было раз двадцать за две недели – то в одном месте, то в другом. Каждый командарм придумывал свои собственные трюки, нередко проявляя незаурядную изобретательность, и все это служило одной цели – помотать врагу нервы, не дать ему перебросить войска на север слишком рано. Удивительно, какое удовольствие может испытывать мужчина, мотая кому-то нервы, а ведь считается, что это исключительно бабское развлечение. Развлекались все – от артиллеристов до пехоты, которой давно так хорошо не жилось. Нет, все-таки научились воевать к сорок четвертому, в большинстве, конечно…

Так тянулось время, непонятно почему.

Седьмого ноября наконец произошло событие, которое оказалось спусковым механизмом всей гигантской цепочки действий, приведшей к самой ненормальной международной бойне в истории человечества. К облегчению многих советских военачальников и дипломатов, посвященных в круговорот секретных дипломатических и военных движений обеих сторон, таким событием стал не праздничный банкет в Московском Кремле, а прошедшие в этот же день в США президентские выборы, на которых на четвертый срок президентского правления был переизбран Франклин Делано Рузвельт.

Связать новый политический фактор (точнее, продление срока действия старого) с началом помог эпизод в Югославии. В тот же самый день, седьмого, несколько десятков «лайтнингов» на максимальном, видимо, радиусе действия атаковали колонну 37-й армии, при штурмовке погиб командир 6-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант Котов. Закончив с колонной, то ли те же, то ли уже другие «лайтнинги» обрушились на аэродром, где базировался 866-й истребительный авиаполк.

Два из поднятых по тревоге «яков» дежурной эскадрильи были сбиты «молниями» на взлете, оба пилота погибли. Уцелевшая шестерка, во главе которой оказался капитан Колдунов[97], сумела как-то вывернуться, набрать высоту и устроить карусель с американцами, в течение каких-то секунд сбив не то три, не то пять истребителей. Подойдя затем на несколько метров к ведущему американцев, Колдунов в упор продемонстрировал ему свои красные звезды, и на этом бой закончился.

Все это можно было бы объяснить не такой уж редкой на войне ошибкой, но в документах, найденных в обломках одного из сбитых «лайтнингов», нашли полетные карты с четко обозначенными целями на советской стороне фронта. Как только известия об этом эпизоде достигли по цепочке связи Ставки, наработанный механизм пришел в действие.

Через полчаса командующий военно-морской базой Эбельтофт капитан 1-го ранга Костан в своем домике и командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц в графском дворце на выходящей к морю окраине Ханстхольма были вызваны к линиям правительственной связи и получили приказание поднимать по тревоге все силы флота и эскадру. В считаные часы, как только подняли пары в четверти котлов и долили в цистерны израсходованные за сутки на внутренние корабельные нужды тонны мазута, корабли вышли в море.

Через несколько дней, собственно, все и началось.

8–10 ноября 1944 года

Верховный главнокомандующий в белом мундире с одинокой Золотой Звездой сидел на председательском месте за огромным столом в комнате совещаний Ставки в Кремле. Перед ним лежала простая бумажная папка с двузначным номером, этот же номер был от руки написан в верхнем правом углу каждой страницы, находящейся внутри. Точно такая же папка лежала перед каждым присутствующим.

– Ну и что вы об этом думаете? – ни к кому конкретно не обращаясь, мрачно спросил Сталин.

Все молчали. Сталин поднял глаза и обвел лица преданных ему и стране людей тяжелым взглядом. Отсутствовали несколько человек, которых он хотел бы сейчас видеть. Правительственная связь позволяет каждодневно контролировать любого генерала или директора индустриального гиганта, но он всегда предпочитал смотреть в лицо человеку, с которым разговаривает. Чувствуя, как одна отдельная человеческая воля замещается на собственную волю Сталина, на волю советского народа.

Сидевший на противоположном краю стола Шапошников согнулся, пытаясь подавить приступ боли. Сталин поглядел на него с искренней жалостью, шестидесятидвухлетний маршал был ему действительно близким и нужным человеком.

– Я полагаю, товарищ Верховный главнокомандующий, – наконец прервал затянувшееся и ставшее уже опасным молчание маршал Жуков, – что все это чистая проформа и наши слова и действия не имеют никакого значения для политического развития ситуации. За исключением только одного случая, а именно – мы на все соглашаемся и остаемся, таким образом, при своем. Но стоило ли тогда так долго ждать?.. Мне кажется, нужно ответить отказом и использовать этот день так же, как мы использовали остальное время. А еще лучше – просто проигнорировать требования и, может быть, получить еще день отсрочки.

С полминуты все размышляли.

– Лишний день отсрочки ничего не решит. Практически все, что может быть сделано, уже сделано. Гитлер убит заговорщиками, немцы открыли Западный фронт, и сейчас воинские колонны бывших союзников двигаются в нашу сторону. За день они сумеют пройти лишние сто – сто пятьдесят километров… Что все равно меньше, чем разделяющее нас пока расстояние, – заметил сам Сталин.

– Именно так. И если мы за это время начнем решительное наступление в центральном секторе фронта, у нас все-таки будет несколько дней форы. С одной стороны, это позволит им атаковать наши колонны на марше – при условии, если нам за эти дни удастся прорвать немецкую оборону на значительную глубину. Такое встречное сражение нам, в принципе, выгодно. Несмотря на большую степень механизации американской и английской пехоты, мы обладаем подавляющим превосходством в танках и авиации на поле боя, что может оказаться решающим. В то же время если наступление не начинать, то они окажутся перед нашими хорошо подготовленными позициями…