Но даже несколько оставшихся «тридцатьчетверок» становятся абсолютной величиной, когда их противники – не танки и артиллерия врага, а дешевое жестяное стадо, прошиваемое 85-миллиметровыми снарядами, обливаемое огнем вопящих в восторге пулеметчиков, давимое гусеницами.

Это только в кино танк можно подбить гранатой. Нет, конечно, это тоже бывает. И гранатой, и бутылкой с «молотовским коктейлем», и даже запрыгнув на броню и вылив на радиатор бензин из канистры, как рекомендовала немецкая листовка-инструкция. Но на каждого из тех, кому это удавалось благодаря везению и отчаянной храбрости, приходилось по пятьдесят человек, не сумевших даже добежать до танка на бросок гранаты. Когда на тебя идет ревущая машина, громадная, покрытая кровью и слизью, стреляя, кажется, из всех своих щелей, все инструкции и навыки отметаются инстинктами, которые превращают большинство людей в бессмысленных животных, пытающихся спастись.

На застреленного им англичанина Борис все же сходил посмотреть – после того, как так и не пришедшего в сознание Леньку погрузили в грузовик медсанбата танкового корпуса. Ничего интересного, только часы хорошие.

Последняя неделя ноября 1944 года

Чего получивший через день звание капитана старший лейтенант Чапчаков не знал, так это того, что пережитое им побоище стало последним крупным танковым сражением всей операции. Перерубленное шоссе, по которому до этого момента отходили на юг тыловые подразделения американских и немецких дивизий, стало первым из факторов, решивших всё, вместе с вдребезги разбитой за сутки до этого железнодорожной веткой к Мюнстеру, вдоль которой прорывались сведенные в ударную группу еще боеспособные части, ставшей еще одним. Вместе они лишили Объединенное командование последней надежды деблокировать окруженные войска.

К полуночи котел был полностью рассечен по горизонтали на две неравные части, по которым непрерывно молотила артиллерия. Продвижение с юга армии Паттона, на которого возлагались большие надежды и который до этого момента весьма успешно двигался через зону ответственности Рокоссовского, замедлилось, а затем и полностью застопорилось. Армии 2-го Белорусского фронта повисли на противнике, как собаки на почтальоне, хватая зубами за штаны. Решительный генерал, апологет германской танковой тактики начала войны, весьма вовремя понял, что с русскими принцип «у танков не бывает флангов» не проходит. Не успев зарваться (на что надеялись пара командующих фронтами), он разорвал контакт и отошел к югу, бросив отставших.

На заседании Ставки в Москве Шапошников рассказал, что Паттон обещал после перегруппировки смешать русские армии с пылью своими танками и отбросить их за четырнадцатый меридиан к Рождеству.

«Саид, бездельник, я покажу тебе, как давать такие обещания…»[205] – высказался по этому поводу эрудированный нарком ВМФ. Тем, кто не понял, что он имел в виду, было объяснено. Далее были перечислены номера дивизий, оставшихся внутри кольца окружения, и тех, которые, судя по всему, «Новой коалиции» пришлось отводить с фронта после нескольких дней боев.

В карманах убитого британского майора не было найдено ничего особо интересного – обычный «наблюдатель», контролирующий выполнение немцами приказов. Допрос пленного немецкого подполковника-танкиста в штабе армии тоже ничего выдающегося не открыл: тот назвал только свое имя и номер части и молчал в ответ на все остальные вопросы, с интересом разглядывая собеседников.

К утру двадцать шестого не вытянутые из него показания перестали кого-либо интересовать: редкие до того эпизоды сдачи в плен мелких подразделений, принадлежащих к полностью выдохшимся дивизиям и бригадам, сжимаемым внутри сегментов кольца окружения, начали сливаться в одну сплошную цепь.

Вторая попытка 1-й английской армии деблокировать окруженные части с запада опять натолкнулась на упорное сопротивление советских войск, уже успевших зарыться в землю с внешнего рубежа обороны. После двух суток бесплодных боев без какого-либо успеха ее командующий сэр Кеннет Андерсон заявил Монтгомери, что нужно прекращать бессмысленные атаки. Прямо сейчас. Пока армия еще способна хотя бы служить угрозой для русских, надумай они перейти в наступление на его участке. К часу, когда фельдмаршал был вынужден с ним согласиться, сопротивление внутри кольца уже почти прекратилось.

Тот, кто может осудить сдавшихся, никогда, наверное, не воевал. В течение многих дней американские и немецкие солдаты находились в непрерывных боях – почти без сна, без еды, в окопах, вырытых в промерзающей за ночь земле, от которой утром приходилось отдирать ткань и собственную кожу. На них волнами накатывались бесчисленные советские танки и пехота, и каждая отбитая атака означала только то, что сейчас начнет снова работать чудовищная русская артиллерия. А после часа обстрела откатившиеся было гвардейцы снова пойдут вперед – и так до тех пор, пока не добьются своей цели.

Неоткуда было взять боеприпасы, неоткуда было взять топливо, кончились медикаменты. Союзники имели опыт снабжения достаточно крупных частей с воздуха, но для этого, во-первых, нужно было быть уверенным в своем господстве в воздухе, так и не завоеванном окончательно, а во-вторых, нужна была нормальная погода.

Пехотинцам более или менее все равно, сколько воздушных побед у выдающихся асов их стран и кого они героически сбивают кого-то там, вдалеке. Их волнует исключительно собственная шкура, которую изо всех сил пытаются продырявить ходящие по головам штурмовики и бомбардировщики. Если человек хоть один раз побывал под бомбежкой или штурмовкой, то никакие заверения в том, что равных нашим летчикам нет, уже не будут оказывать на него никакого влияния. Так что в нелетной погоде были свои определенные плюсы – она позволила значительному количеству людей остаться в живых.

Двадцать седьмого ноября последние вспышки боев местного значения между Сулингеном и Мюнстером угасли. Израненные, вымерзшие, усталые за пределами человеческих возможностей офицеры и солдаты в американской и немецкой полевой форме сложили оружие, подчинившись силе победителей.

Бог на стороне больших батальонов, особенно если их командиры не такие полные дебилы, как уверяют в офицерских школах тех, кого они бьют. Счастливых исключений было немного: лишь нескольким бригадам и полкам удалось просочиться через не сплошной в первые дни фронт окружения и нескольким сотням бредущих в одиночку и небольшими группами бойцов, не бросивших оружие и сохранивших достаточно здравого смысла, чтобы не пытаться просить помощи у местного населения.

В эти дни было много разговоров о том, чего удалось добиться сторонам и чего не удалось. Войска «Антибольшевистского фронта» сумели заставить русских понести тяжелые потери, надолго лишив их северные фронты возможности проводить масштабные операции. Но это было как в «Новом Сатириконе»: «Побежденные французы с горя заняли Москву».

Полторы полностью ликвидированные армии образовали во фронте дыру, которую было крайне сложно заткнуть, и Голландия, всего полтора месяца назад ставшая ареной ожесточенных боев американских, британских и польских парашютистов с частями вермахта и ваффен-СС, была отдана русским без большого сопротивления.

Двести километров от Оснабрюка до Утрехта советская броня прошла за полтора дня, хотя это и стало ее последним рывком. Фронты, если глядеть на них снаружи, успокоились в ожидании решений, которые должны были принимать политики и дипломаты на основании достигнутых маршалами и генералами результатов.

Сталин вовсе не был безумным маньяком во внешней политике: даже враги не могли отказать ему в здравом уме и способности к анализу. Сталину казалось, что он всего один раз в жизни просчитался глубоко. Тогда, в сорок первом, это привело к последствиям, с которыми удалось справиться ценой огромных трудностей, потеряв миллионы людей и годы. Второго раза он искренне не хотел допускать. Может, и возраст сказывается, что хочется меньше риска, чем раньше; что начинаешь понимать смысл слова «достаточно», раньше бывший абстрактным, не доходящим до разума.