Цирюльник оказался молодым человеком с грустными глазами и неопрятными бакенбардами, которые вышли из моды несколько лет назад, но спаслись от ножниц и бритвы на лице этого господина. Перед тем, как подойти вместе с Сойкой к Карасику, он сказал что-то высокому худому человеку, видимо, помощнику, который выглядел, как будто только что вернулся из Подземелья: его богатая одежда была изляпана пятнами крови, холеное лицо было усталым и как будто преждевременно постаревшим. Человек скользнул безучастным взглядом по детям и, кивнув, вернулся к работе.

– Ну, молодой человек, ведите к больной, – цирюльник улыбнулся, но глаза его остались грустными.

– Только цену сильно не заламывай, – предупредил Карасик. – Я сирота и горемыка, лишних денег не имею.

– Ого, чувствую прагматизм Сырого Угла! Для вас сегодня – бесплатно, во имя будущего Бороски, – сказал цирюльник и почему-то насмешливо посмотрел на торопившую его Сойку. Та громко фыркнула.

Карасик с сестрой жили в каморке на втором этаже лавки гробовщика. Дом встречал посетителей лицами выставленных стоймя гробов: картина мрачная, но мальчик был доволен жильем. За постой он ничего не платил, так как у них с гробовщиком наладились доверительные взаимно-выгодные отношения: тот рекомендовал паренька безутешным своим клиентам и получал от него процент. Кроме того, от такого соседства немного угомонились сыновья гробовщика: пятеро оболтусов, распоясавшиеся из-за отцовского безразличия, но втайне побаивающиеся чересчур делового и ухватистого Карасика.

В комнате было темно и тихо. Сестра лежала под тонким одеялом, и ее маленькое бледное личико белело в тени жутким покоем. Цирюльник приподнял одеяло и помрачнел. Он зажег свечу, попросил Карасика выйти, а Сойку остаться. Мальчик равнодушно послушался, но далеко не ушел, сел рядом с дверью. Внизу шумели сыновья гробовщика, а Карасик, чтобы унять волнение мыслей, принялся в уме рассчитывать бюджет на следующую неделю. Цифры путались в его голове и скакали с места на место, как расшалившиеся кузнечики. Ему внезапно пришло в голову, что сестра, нахлебница и неумеха, не будет больше жить и придется все пересчитывать заново – на одного. Карасик бережливо относился к слезам, как к рабочему инструменту, поэтому сжал подступающее горе в своем маленьком сердечке, как жука в кулаке, чтобы оно жужжало там тихо и незаметно.

Цирюльник вышел через полчаса и протянул мальчику записку.

– Отнесешь в аптеку, скажешь, что от меня. Тебе смешают зелье, храни его в темном месте, а сестре давай утром и вечером.

– Помрет? – спросил Карасик, внимательно глядя в глаза мужчины.

Цирюльник помолчал, а потом сказал медленно:

– Вероятно. Если выживет, ходить все равно не будет. Тебе обуза.

Он не врал, и это понравилось Карасику. Ложь он чувствовал остро, как калеки чуют увечьем грозу.

– Ничё, – утешительно похлопал он ладошкой по спине цирюльника. – Выживет – я ее содержать буду. И так на моей шее сидит, так что мало чего изменится.

Цирюльник ушел, а мальчик вошел в комнату. Сойка сидела на единственном табурете и задумчиво накручивала непослушный черный локон на палец.

Карасик подошел к кровати и достал из кармана яблоко.

– Вот, угостись фруктом, – тихо сказал он сестре, но та не слышала его, так как забылась беспокойным сном. Карасик положил яблоко на стол, который подвинул ближе к кровати, чтобы сестра, когда проснется, смогла до него дотянуться.

***

– Несерьезное какое-то зелье, – вслух сомневалась Сойка, крутя в руках баночку с подозрительного цвета жидкостью. – Такой только чирьи лечить, уж больно быстро аптекарь все смешал. Стоящее лекарство делается из целой кучи всякого, потом кипятится в серебряном котле как минимум сутки и заклинаниями заговаривается – точно тебе говорю!

Они возвращались из аптеки. Продавец поглядел на них с подозрением, но, видимо, почерк цирюльника был ему знаком, и он отпустил товар без лишних вопросов.

– Вот что, Карасик, – придумала девочка. – Чтобы Скеллу вылечить наверняка, надо скормить ей святые мощи!

Карасик был хоть человеком маленьким, но практичным и невыполнимые неясные прожекты не одобрял.

– Где же их нынче достать, как не в Подземелье? – возразил он. – Да и оттуда, наверное, всех святых уже по косточкам растаскали. К тому же, нас там самих съедят.

– Ну что же ты, Карасик, дурная твоя голова, подумай немного! – разволновалась Сойка. – Разве мощи только в Подземелье?

– А где еще?

– Ну, кроме тех, что в храме, каждый Великий Дом держит у себя парочку, а то и больше, если ты не знал.

– И что?

– И то. Надо просто выкрасть одну потихоньку. Не сам ли грозился в воры податься?

Карасик задумался на ходу.

– Нет, – наконец сказал он с сожалением. – Это я просто так говорил, на самом деле у меня никакого опыта нету, а неопытный человек в этом деле – хуже цыгана!

– Ты не торопись, Карасик, послушай. Я знаю, где Дуло хранят мощи, и даже знаю, как по-тихому пробраться к ним. Никто нас и не заметит!

– Откуда?

Сойка не ответила, видимо, правду говорить не хотела, а лгать Карасику было бесполезно. Мальчик уважал деликатность, поэтому не стал настаивать.

– Только есть небольшая, кро-о-охотная такая проблемка, – продолжила девочка. – Мощи хранятся в специальном ларце со сложным замком, а как он открывается, я не знаю. Нам нужен взломщик. Причем опытный. Может, кого из Косолапых Братьев позвать?

– К бандам обращаться – последнее дело. Они нас тихо кончат, а обрубок этот себе заберут.

– И то верно, – загрустила Сойка.

– А вот и банда, – вдруг сказал Карасик и резко остановился. Сойка по инерции прошла вперед, но мальчик придержал ее рукой за локоть.

Впереди явно намечалась потасовка. Трое людей, типичной для Сырого Угла хулиганской внешности, окружили четвертого, кутавшегося в грязный рваный плащ. Судя по татуировкам и изъеденным сифилисом лицам, это были Курносые Задиры. Один из них сбил ладонью капюшон с головы человека в плаще, открыв его лицо.

– Ого, – удивился Карасик. – Да это же Эбрауль Гау!

– Кто-кто? – поинтересовалась Сойка.

– Наш сосед. Тоже сирота, хоть и взрослый. Простак-человек, а жаль его, сейчас кончать будут.

Карасик задумался. Он был невысокого мнения о взрослых, так как до зевоты успел насмотреться на их глупость и чванство. Но Эбрауль был его соседом – раз, оба они трудились на ниве кладбищенской индустрии, а значит, были своего рода коллегами – два, и три – Эбрауль был всегда добр к детям, и даже однажды подарил сестре небольшую гравюрку с миловидной дамой. Надо было его выручать.