— Готовы они… — пробурчал я. — А что будет с нами, если вас поймают здесь?

Дометий промолчал.

— Клятая Бездна, — взревел я, — как же не хватает Милия! Хальфсен, спроси у Феликса, он должен знать.

Но Пистос тоже развел руками.

— Как решит Набианор. Либо убьют, либо выгонят из Годрланда.

— Мы здесь до весны, а значит, пробудем еще месяца два. За это время вас отыщут. Или рабы проговорятся. Почему вы не ушли раньше? Неужто Клетус не предупредил вас?

Хельт покосился на хускарла.

— Никто из хирда не знал, зачем он пошел в дружину Набианора. Только Дометий.

Хускарл ошеломленно уставился на своего товарища, потом опомнился и как давай браниться.

— Молчать! — рявкнул я и ударил по столу. — Потом поговорите. Дометий, рассказывай всё.

Клетус появился на свет в богатом и знатном роду. Когда он вышел из-под женской опеки, к нему приставили раба для присмотра, это и был Дометий. Так что всё взросление Клетуса проходило у него на глазах.

Отец Клетуса был человеком жестоким и властным, он успевал присматривать и за обширными землями по всему Годрланду, и следить за немалым числом клиентов(1), которым оказывал покровительство. Только вот покровительство Кидонеса мало чем отличалось от рабовладения. Он вникал во все дела, забирал почти все доходы, оставляя лишь на пропитание и дальнейшую работу, нещадно избивал тех, кто осмеливался утаить хоть немного серебра. Но никто не жаловался. Да и кто бы их выслушал?

С сыном он общался мало, одним из его развлечений было выпустить рунную силу хускарла и смотреть, как страдает и плачет ребенок. Конечно, он никогда не доводил Клетуса до предела, но хватало и толики давления.

Клетус ненавидел отца. Он жаждал поскорее набраться сил и убить его. Потому еще до получения первой руны Клетус учился драться и кулаками, и мечом, и верхом, и пешим. Впрочем, отец это увлечение поощрял, даже нанимал опытных воинов и говорил, чтоб те не щадили мальчишку.

А потом пришли сарапы.

Когда в дом ворвались чужие воины в непривычных доспехах, Клетус все еще ходил безрунным, потому Дометий переодел его в простую одежду и спрятал среди рабов. Отца тогда сильно избили. Что происходило в женском крыле, мальчик, к счастью, не видел, зато отчетливо слышал и уже понимал.

Какое-то время Кидонес бесновался, пил до беспамятства, забыл про дела, а потом вдруг опомнился, объехал свои земли, встретился с клиентами. В дом то и дело приходили незнакомые люди и подолгу говорили с отцом Клетуса за закрытыми дверьми. Порядки в доме стали еще строже, с женой Кидонес перестал видеться вовсе, попросту запер ее в женских комнатах, посылал туда еду, рабынь для ухода и не более.

А потом его, как и многих других отцов благородных семейств, вызвал к себе Набианор, что прибыл в город после того, как закончились беспорядки.

С той встречи вернулся уже совершенно другой Кидонес. Он своими руками убрал статуи фагрских богов, выкинул картины и приказал стереть фрески, повесил в главной комнате золотой круг и начал молиться ему. Он выпустил из заточения жену, подобрел к сыновьям и каждый вечер говорил с ними о величии Набианора и его милосердии.

Удивительно, но Клетус возненавидел отца еще больше. Тот отныне казался ему жалким трусом, который испугался угроз и стал прихлебателем захватчика. Потому сразу после получения первой руны Клетус ушел из дома и стал бойцом Арены. Дометий последовал за ним.

Став хускарлом, Клетус отрекся от рода, хотя был первым наследником, среди свободных бойцов Арены выбрал лучших и сделал их едиными отрядом. А когда добрался до хельта, то забрал хирдманов и ушел с Арены. Его отец, несмотря ни на что, поддерживал сына, дал ему золото на оружие и корабль, помогал как мог, и Клетус принимал дары, хоть и отказывался говорить с ним. Он считал, что отец делает это не из добрых побуждений, а потому, что ему внушили такое отношение к сыновьям. Да, к тому времени уже стало известно о даре Набианора, и как он действует на людей. И Клетус умом понимал, в чем причина перемен в отце, а сердцем не хотел принять. Наверное, именно тогда он и решил убить Набианора. Чтобы избавить отца от чужого наваждения.

Изначальная задумка Клетуса была иной. Он должен был прослужить в личной дружине Набианора несколько лет, стать сторхельтом, войти в доверие и лишь потом нанести удар. Почему он вдруг передумал, Дометий не знал, но предполагал, что всё дело в речи Набианора. Может, Клетус увидел, как пророк вновь заколдовывает тысячи и тысячи людей, и захотел прекратить это? Он всегда приходил в бешенство, когда сталкивался с ворожбой и подобными дарами.

— Так каков был дар у самого Клетуса? — спросил я.

Дометий пожал плечами, зато ответил Тулле:

— Он умел обрывать нити. Любые. Как иначе объяснить его чистоту? Он ушел из дома и оборвал нити к родичам. Он ушел из хирда и оборвал нити с теми, кто ходил с ним бок о бок несколько зим. Да и нить Набианора, которую должны были на него наложить, тоже сумел порвать. Редкий дар!

— Он, поди, и не знал об этих нитях, — возразил Рысь. — Как же тогда он сумел получить такой дар?

— Неважно, какими словами ты говоришь об этом. К примеру, Клетус с первой руны хотел уйти из дома, но не мог: жалел мать, беспокоился о брате и всё еще любил отца. Потому он просил у богов ледяное сердце или умение оставлять прошлое за спиной. Недаром став хускарлом, он сразу же ушел из рода.

— А как же он выстоял против рунной силы?

На сей раз Дометий кое-что сумел сообщить:

— Клетус с детства учился выстаивать против нее. Даже наставников всегда просил не сдерживать силу и сражался под ее давлением. К тому сторхельту, который был на пиру, он ходил каждую седмицу и выстаивал там по полдня. Иначе бы его не взяли в дружину Набианора.

Я задумчиво почесал в затылке. Разговоры разговорами, а решать что-то нужно. Брать хирдманов Клетуса или не брать?

Нам уже давно нужны новые люди, причем сильные, не ниже хускарла, и опытные. Два десятка хирдманов — только курам на смех. «Сокол» легко вместит и пять десятков. Хирд Клетуса не зря славился на весь Гульборг, и мне хотелось заполучить этих воинов. Но сумеем ли мы их скрыть до самого отъезда? И не захотят ли они уйти, едва мы покинем эти земли? Например, в Альфарики. И снова беда с речью: они не понимают наш язык, мы не знаем их, а все время полагаться лишь на Хальфсена и Рысь… Мало мне двух безъязыких бриттов было?

— Сколько вас и какие у вас дары? — спросил Леофсун.

Их было шестеро, два хельта и четыре хускарла. Дометий хорош в обороне, никто не мог сдвинуть его с места, когда он стоял со щитом. Второй хельт — тот самый меткий стрелок, что обошел Стейна. Хускарл с даром в силу, которого одолел Рысь. Пловец, что мог не дышать дольше обычного человека. Ловкач. И еще один издалека чует любую живность, будь то тварь, человек или просто зверь, к тому же умеет определять их размер.

Насчет последнего Дометий отдельно пояснил, что это важное умение на Арене, где зачастую выпускают зверей или тварей с неожиданной стороны. А тот хускарл через стены и затворы слышал, где собираются открыть потайную дверь, потому что чуял тепло оттуда.

Хорошие дары. Четыре боевых дара, один для выслеживания и один на всякий случай. Это изрядно усилит хирд.

Я переглянулся с Тулле и Рысью. По Леофсуну было видно, что ему тоже пришлись по душе дары фагров. Если бы не стая, я бы и не подумал брать этих воинов к себе, но стая-то была. И я легко могу их принять, могу разделить их дары на всех.

— Тулле?

Полужрец поднял веко над пустым глазом, вздохнул и сказал:

— У этих двоих нет крепких нитей. Была одна, но оборвалась. У них и впрямь нет родни или семьи. Самые старые нити тянутся меж ними самими. Есть от Набианора, едва заметные — наверное, от речи на Арене, но их легко оборвать. Значит, они не знают сарапского языка.

Слова Тулле стали последней каплей на весах, и я сдался.