Наутро мы распрощались с Болли и Стейном. Они еще раз сказали, что пустят слух о хирде нордов, что ищет службу. Хальфсена я отправил в город разузнать про лекарей и колдунов, в придачу послал с ним Рысь и Эгиля. Пусть парни прикроют нашего толмача, коли что, заодно получше узнают город да язык фагрский подучат.

Остальные хирдманы посовещались и снова пошли к песчанкам, вчерашние монеты от Толстяка, видать, жгли им мошну. Меня тоже звали, но я не пошел. Не потому, что не хотелось, нет, мне тоже любопытно было б взглянуть на фагрских женщин, да и не только взглянуть. Но я ведь хёвдинг! Мне не должно брать серебро у своих же хирдманов. Это я за них должен платить, я должен искать работу, я должен их кормить, чтобы потом они сражались за меня. А пока выходило иначе.

И дар мой никак не помогал.

Может, зря мы ушли из Северных морей? Неужто бы дела себе не нашли? Да и в Альфарики я тоже сглупил, надо было отдать Жирным Дагну вместе с женихом. Кто она мне? Никто, даже за сиську подержаться не дала, а я свой хирд разорил из-за этой бабы. Сейчас она, поди, лежит со своим Хотевитом под одним одеялом и измышляет, как бы им так выкрутиться, чтоб не возвращать серебро. А она ведь далеко не дура, может и вывернуться как-нибудь.

Сидел я так, грыз себя, бранил, а потом пошел к Тулле. Может, он что посоветует? Пусть хоть скажет, дурной я хёвдинг или нет.

Одноглазый нашелся в комнате Альрика, и мне стало совестно перед ними обоими. Перед Альриком — что держу в живых против его воли, а перед Тулле — что перекладываю эту ношу на него, вчера даже не позвал с собой на арену: кто-то ведь должен приглядывать за Беззащитным. При этом наш почти что жрец никогда не отказывался, не бранился, не жаловался, а делал то, о чем его просили.

Вот и сейчас Тулле радостно кивнул, приветствуя меня:

— Кай!

Я смотрел на него и пытался отыскать прежнего Тулле, с двумя глазами, без шрамов на лице. Того, что без умолку говорил о коровах, о разведении овец и о выращивании ячменя. Того, что тосковал по отцовскому хозяйству и мечтал как-нибудь осесть на земле, жениться и растить детей. Того, что в любой момент мог разъяриться и наброситься с кулаками на обидчика, а потом ничегошеньки не помнил.

Обращаясь к тому Тулле, я и выложил все свои думы и сомнения.

— Может, раскинешь руны, глянешь, что нас ждет? — спросил я в конце.

— Ты растешь, — задумчиво проговорил Тулле, — потому растут и твои страхи. Ты думаешь, потому появляются сомнения. Только зря пришел сюда, я не смогу их развеять. Я не умею заглядывать вперед. И руны нужны не для того, чтоб перекладывать на них решения, руны всего лишь помогают открыть волю богов, уже явленную в мир.

— А?

— Условие для получения благодати боги возложили на тебя с первой же прожитой зимы, потому руны раскрыли его. Но если бы Эрлинг пришел к Эмануэлю до твоего рождения и спросил, что боги задумали возложить на его сына, то не получил бы ответа.

— Тогда зачем вообще становиться жрецом? Зачем рубить пальцы и руки, если ответы, что получаешь от богов, и так уже известны.

— Чтобы видеть иначе. Не иное, а иначе. Как видят люди? Сначала ты продираешься через чащобу, потом переплываешь реку, проходишь через луг и лишь в конце упираешься в болото. Что видит сокол, когда летает под облаками? Те же леса, реки, луга и болота, только всё разом, не опускаясь вниз и не терпя те же лишения.

— Но разве это не значит, что ты всё же можешь угадывать будущее? Пока я ползу по лесу, ты уже знаешь, что скоро будет болото!

— Нет. Болото там было всегда и будет всегда, но это не значит, что ты до него дойдешь, ведь ты можешь повернуть назад или дойти до реки и там сесть в лодку.

Я помотал головой:

— Теперь я понимаю, почему бриттландский конунг прогнал Ворона и начал слушать солнечного жреца. Слишком путано и мудрёно!

Тулле улыбнулся:

— Я говорил прежде, что за солнечными жрецами нет бога. Умный человек всегда сумеет сплести подходящую ложь.

— Но почему тогда солнечный бог так силен? Почему его воины завоевывают чужие земли? Почему к нему прислушиваются даже конунги? И как сарапы смогли захватить Бриттланд, если у нас боги есть, а у них нет? Как Скирир и Фомрир допустили такое? Почему не вразумили Харальда? — выкрикнул я, разозлившись вдруг на Тулле.

Он же нисколько не обеспокоился. Встал, прошелся по комнате, коснулся кончиками пальцев лба Альрика, кивнул и лишь тогда заговорил:

— Чем больше я смотрю, тем больше понимаю, что наши сказания не совсем верны. В них говорится, что зимние боги вышли из моря, а летние — из лесов, и прародителем их была тварь по имени Карна.

Ну да, все знают эту историю. Но как это поможет ответить на мои вопросы? Зачем я пришел сюда? Зачем вообще заговорил с Тулле?

— Мне думается, что было всё иначе. Прежде не было ни морей, ни лесов, ни самой земли, только бесконечная и вечная Бездна, внутри которой и зародились боги. Не знаю, были они тварями или сразу появились в своем облике, зато знаю, что именно они создали тот мир, что мы знаем, со всеми его морями, реками, полями и чащобами. И хотя мир кажется нам огромным, на самом деле он не больше щепки в океане. То и дело волны захлестывают ее, отламывают крошечные кусочки, и когда-нибудь щепка исчезнет, растворится в соленой воде.

Я прямо-таки увидел эту щепку, и мне стало не по себе.

— Разве боги не защищают созданный их руками мир? Разве не оберегают от Бездновых волн?

— Они защищали его слишком долго. Как рыбак ни бережет свою лодку, как ни заботится о ней, рано или поздно она даст течь, и тогда ему придется вычерпывать воду, чтоб не утонуть. Боги очень долго вычерпывали воду, а потом создали нас, чтобы мы встали на их место и делали то же самое. И знаешь что? Чем дольше лодка находится в море, тем больше в ней появляется дыр. Одна из таких дыр и согнала ярла Гейра с его земель.

— Значит, когда-нибудь твари заполонят все Северные острова, да и не только их, и наш мир превратится в Бездну?

— Верно.

— Тогда почему боги не помогают нам? Мы, норды, всегда сражались с тварями. Именно мы боремся с Бездной! Бритты назвали благодать проклятьем, перестали биться с Бездновыми отродьями, потому мы легко их одолели и превратили в рабов! Но сейчас там сарапы! Сарапы, что тоже считают руны чем-то дурным! Сарапы, что запрещают убивать тварей! Как Скирир допустил такое?

Тулле посмотрел на меня так, словно я дитё неразумное:

— Ты же дрался с солнечным жрецом в Бриттланде. Скажи, был ли он слаб?

— Нет.

— Ты видел сарапов здесь, в Гульборге. Скажи, слабы ли они?

— Ну, близко я к ним не подходил, но руны у них есть.

— Речи жрецов, за которыми нет бога, не должны быть правдивыми. Сами сарапы не чураются благодати и тоже сражаются с тварями, ничуть не меньше нордов. А для богов нет разницы, кто именно вычерпывает воду из протекающей лодки: сарапы или норды. Кто сильнее, тот и останется.

— Но мы же… — я аж растерялся, — мы же славим богов так, как положено! Возносим хвалы, приносим жертвы, посвящаем драккары…

— Кого ты возьмешь в хирд: того, кто хвалит тебя и приносит пиво, или того, кто умеет драться? Вот то-то и оно. К тому же для богов наши битвы не больше, чем детская ссора из-за потрясушки.

Мы замолчали. Я всё никак не мог прогнать из головы видение со щепкой, швыряемой из стороны в сторону огромными волнами. И с лодкой, меж досок которой вместо воды просачиваются твари. Что толку бороться, коли мы всё равно рано или поздно утонем?

А потом встряхнулся и смекнул, что Тулле так ничего и не подсказал мне.

— Значит, ты не знаешь, что делать прямо сейчас и прямо здесь?

— Становись сильнее! Расти свой дар и свой хирд! Только так тебя заметят боги, — усмехнулся Тулле, но тут же посерьезнел. — Скажу лишь одно: тебе нельзя видеться с Набианором. И нельзя, чтобы кто-то в Гульборге разгадал твой дар.

— Ну, насчет дара-то я и сам знаю. А чего с Набианором? А вдруг я его на дороге встречу?