Лицо Ивана выглядело решительным, и я понял, что не вправе у него отнимать этот способ искупления. Хотя будь моя воля, я бы спрятал Ломоносова глубоко в подвал и использовал только по величайшей надобности. Рисковать людьми с таким уникальным даром — верх глупости, но если не разрешить ему пойти, то он до конца жизни будет себя корить бездействием. А то и чего гляди — откажется бороться за собственное здоровье.
Проговорив, что надо было, мы добирались до места назначения в тишине. Я поглядывал на профиль Ломоносова и ломал голову: ладно я в ближнем бою слаб, но теперь нас таких двое. Комплекция Ивана не внушала доверия, и я боялся, как бы его не вырубили с первого же удара. За себя я не так сильно переживал.
С Феликсом мы расстались за пару сотен метров до некро-лаборатории. Тот взял лошадей и на всех порах припустил сдавать их в ближайшую конюшню. Первым к воротам подошёл я.
— Мне нужно увидеть господина Лазаревича, — сказал я и опять показал подписанную князем бумагу, а ещё потрёпанный кожаный ошейник химеры.
Копьеносцы как-то странно переглянулись, слишком долго для простого обмена жестами.
— Хорошо, проходите. Герр барон фон Лазаревич скоро прибудет. А вот они пусть останутся, — указал на моих двух дружинников страж, мы переглянулись, и те хотели было возразить, но из-за этого вся операция пошла бы коту под хвост. Так что я жестом велел «подождать» снаружи, что означало: «присоединитесь к штурму с остальными».
Ворота отворили. Теперь настала наша очередь с Ломоносовым переглядываться. Мы как-то не учли вариант с отсутствием химеролога. Нас снова обыскали, изъяли холодное оружие и пропустили внутрь, но повели не в лабораторию, а в противоположную сторону. Я тут же активировал создание восьми кругов: половину земли, половину огня. Устроить пожар у меня не было желания, но стражникам надо было нанести критический урон.
Ошибка этих людей была в том, что нас повёл лишь один охранник. Видимо, не хотели вызывать подозрений. Он расслабленно держал руку на гарде и посматривал с ухмылкой нам в спину. Я уже хотел было выпустить свои вязкие комки огненной глины, как Иван неуклюже споткнулся.
Рефлексы стража сработали, и тот успел подхватить падающее тело посетителя, но как только он это сделал, Ломоносов ухватился за него и вогнал немцу в глазницу указательный и средний пальцы. Что-то глухо хлопнуло, голова охранника резко и неестественно увеличилась в размерах, как будто в бурдюк налили воды. Спустя пару секунд, из ушей вывалилась каша из мозгов, комками стекая на плечи.
Иван не дал телу громко упасть, потому придержал труп и махнул мне головой, мол, чего стоишь. А я, признаться, малость ошалел, но быстро пришёл в себя и помог оттащить жертву в подсобку с вёдрами, клетками, вениками и прочим хламом.
— Это что, блин, было? — спросил я шёпотом, когда мы закончили.
— Экспансивный барьер, — он вытер руку платочком. — Короче, барьер наоборот. Главное — вогнать руку или палец в рану, и зона расширения растолкает ткани. На войне нас учили самообороне.
— Ясно, — бросил я и забрал пятидесятипроцентилевый меч воды. — С этим тоже умеешь обращаться?
— Нет, но как тыкалка сойдёт.
— Тогда будешь прикрывать меня, — я отдал ему оружие, а сам забрал себе нож — эта вещь сейчас больше пользы принесёт. — Идём.
Мой комплект заклинаний готов был сорваться, только вот их смешивание я ещё не проводил — по отдельности круги проще удержать. Снаружи мы видели только двух воинов. Времени не так много пока оставшийся страж хватится напарника, потому я шёл впереди под непрекращающийся гомон животных.
Судя по всему, нас хотели отвести к пленникам в подвальном помещении. Вскоре мы услышали, как хлопнула дверь, кто-то выругался на немецком, явно недовольный поведением зверушки и, вздыхая, пошёл в нашу сторону, волоча что-то тяжёлое — то ли мешок, то ли ещё что.
Выглядывать из-за угла я не стал и подал сигнал Ивану, чтобы тот приготовился — не хотелось бы выдать себя всему персоналу. Если мы убьём этого работника лаборатории раньше, чем он успеет пискнуть, то всё будет хорошо, но нашим ожиданиям не суждено было сбыться.
Когда оставалось шага три, мужчина остановился. С другого конца коридора ему что-то крикнул коллега, и оба засмеялись. Языка я не понимал — к изучению немецкого мы с Иваном ещё не приступили.
«И когда эти придурки наболтаются?»
Если тот, что в другом конце угла, заметит наше нападение, то поднимает тревогу. Ни в коем случае нельзя этого допустить. Вернуться мы уже не успеем, так что остаётся только прорываться с боем, но Ломоносов и в этот раз удивил меня.
Когда говорившие, наконец, заткнулись, рука бывшего клирика легла мне на плечо, и я почувствовал, как мой вес будто уменьшается. Он знаками показал, что мне делать, и стоило лаборанту в пожелтевшем халате выйти, как я выстрелил ему в грудь кипящей землёй. Пока он разбирался, что произошло, моё тело само по привычке использовало теневое скольжение буквой «Г».
Я вылетел из-за угла, когда враг на другом конце коридора стоял спиной. Иван добил противника и успел приподнять меня в некое подобие мыльного пузыря. Этот барьер снижал вес тела, находившегося внутри объекта, а затем мне придали ускорение, и весь коридор я преодолел за две секунды. Получается как аналог теневого скольжения, только от церковников.
Перед столкновением я провалился на второй план бытия и сообразил, что магию мне тут необязательно использовать. Вместо неё я ударом ножа прервал жизнь помощника химеролога настолько точно, что тот не успел даже пискнуть.
В пузыре, кстати, не действовали привычные законы физики — иначе я бы улетел далеко вперёд, подняв грохот, или разбился бы насмерть. Вместо этого остановка была очень мягкой. Оружия у лаборантов при себе не было, но оно и не удивительно — зачем?
Мы забрали ключи от клеток и подвала. В принципе то, что Лазаревича не было на месте, нам даже на руку. Его арестуют ребята из Тайной канцелярии ещё на входе. Главное — защитить пленников.
Мы подошли к двери, и методом тыка я перебрал связку, подбирая нужный ключ. Замок поддался, прокрутился раз, другой и дверь легко отварилась. Пахнуло застоявшимся воздухом с какой-то кислинкой. Будто кто-то внизу долго и упорно блевал, а за ним никто не прибирал, и этот запах впитался в стены.
Из освещения мы взяли на входе масляный фонарь и прошли несколько пролётов вниз. Перед тем как войти в тюремный коридор, я посветил на лицо Ломоносову и показал головой на помещение. Тот мимикой сказал, что нет там никого опасного, и оно так и оказалось.
Правда, людей здесь держали хуже животных. Сбитые в кучки, они прижимались друг к другу, чтобы согреться. Вместо одежды — лохмотья. Стопы перевязаны тряпками, волосы нестриженые, сбившееся в колтуны, и все пленники преимущественно дети.
Решёток здесь никаких не было, как и теней, так что сбежать невозможно — да и как это сделать, когда прикован длинной цепью? Мальчишки и девчонки тут же зажмурились при свете огня, прикрываясь грязными ладонями. Все исхудалые, тоненькие, как тростинки.
— Вот же ж твари, — сказал я, передавая ключи Ломоносову, — займись этими, пойду остальных открою.
Среди кучи освобождённых встревоженных детей разного возраста я нашёл одну женщину лет тридцати. Вокруг неё уже успела столпиться освободившаяся ребятня. И ещё было пара мужчин с отрубленными ногами, чтоб не убежали. Восстановить их невозможно, но люди и не с такими травмами живут.
— Тебя как зовут? — спросил я.
— Катя, — напряглась она, но это скорее по привычке, видимо, били их постоянно, вот и шугались от каждого обращения.
— Кать, есть тут другие камеры? Мы точно всех освободили?
— Нет, это всё.
— Отлично, тогда слушай сюда — наверху сейчас опасно, мы поднимемся, а ты проследи, чтобы тут было всё хорошо, идёт? Снаружи скоро придёт помощь, нам надо лишь продержаться.
— Я с вами, — ответил мужской голос снизу, инвалид подполз на руках ко мне и решительно смотрел снизу вверх, второй тоже был угрюм и выразил желание помочь. — Я друид: псовые и кошачьи, а этот по молниям хорош, — кивнул он на молчуна.
