«Да здравствуют красные кляксы Матисса…» Да здравствуют красные кляксы Матисса! Да здравствуют красные кляксы Матисса! В аквариуме из ночной протоплазмы, в оскаленном небе – нелепые пляски! Да здравствуют красные пляски Матисса! Все будет позднее — признанье, маститость, седины — благообразнее лилий, глаза — в благоразумных мешках, японская мудрость законченных линий, китайская целесообразность мазка! Нас увещевали: краски – не прясла, напрасно прядем разноцветные будни. Нам пляски не будет. Нам красная пляска заказана, даже позднее – не будет. Кичась целомудрием закоченелым, вещали: – Устойчивость! До почерненья! На всем: как мы плакали, как мы дышали, на всем, что не согнуто, не померкло, своими дубовыми карандашами вы ставили, (ставили, помним!) пометки. Нам вдалбливали: вы – посконность и сено, вы – серость, рисуйте, что ваше, что серо, вы – северность, вы – сибирячность, пельменность. Вам быть поколением неприметных, безруких, безрогих… Мы камень за камнем росли, как пороги. Послушно кивали на ваши обряды. Налево – налево, направо – направо текли, а потом – все теченье – обратно! Попробуйте снова теченье направить! Попробуйте вновь проявить карандашность, где все, что живет, восстает из травы, где каждое дерево валом карданным вращает зеленые ласты листвы! В поисках развлечений Сейчас двенадцать секунд второго. Двенадцать ровно! Я в габардины, в свиные кожи, в мутон закутан. Иду и думаю: двенадцать секунд второго прошло. Тринадцать! Шагнул – секунда! Еще секунда! И вот секунды, и вот секунды за шагами оледенели. Вымерли, как печенеги. И вот луна, она снежины зажигает, как спички. Чирк! – и запылали! Чирк! – почернели. А сколько мог бы, а сколько мог бы, а сколько мог бы за те секунды! Какие сказки! Одна – как тыща! Перечеркнуть, переиначить я сколько мог бы — всю ночь — которая необычайно геометрична. Вот льдины – параллелограммы, вот кубатура домов, и звезды — точечной лавиной. А я, как все, — примкнувший к ним — губа не дура! Иду — не сетую — беседую с любимой. Луна – огромным циферблатом на небесной тверди. А у любимой лицо угрюмо, как у медведя. Я разве чем-то задел? Обидел разве чем-то? Нет, ей, любимой, необходимы развлеченья. Вначале ясно: раз! говоры! раз! влеченья! и – раз! внесенья тел в постеленную плоскость! Для продолженья — необходимы развлеченья. Амфитеатры, кинотеатры, театры просто! Фонтан подмигиваний, хохотов, ужимок! Анекдотичность! Бородатая, что Кастро! Что ж! Сказки-джинны так и не вышли из кувшинов. Пусть их закупорены. Будем развлекаться! Эх, понеслась! Развлечься всласть! Я – как локатор ловлю: куда бы? развлечься как бы? разжечь годину? Чтоб «жить, как жить!», необходимо развлекаться. Я понимаю — необходимо, необходимо. Марсово поле
Моросит. А деревья как термосы, кроны – зеленые крышки завинчены прочно в стволы. Малосильные птахи жужжат по кустам, витают, как миражи. Мост разинут. Дома в отдаленье поводят антеннами, как поводят рогами волы. Моросит, моросит, моросит. Поле Марсово! Красные зерна гранита! Поле массового процветанья сирени. Поле майских прогулок и павших горнистов. Поле павших горнистов! Даже в серые дни не сереет. Я стою над окном. Что? окно или прорубь в зазубренной толще гранита? Я стою над огнем. Полуночная запятая. Поле павших горнистов, поле первых горнистов! Только первые гибнут, последующие – процветают! Поле павших горнистов! Я перенимаю ваш горн. В пронимающий сумрак промозглой погоды горню: как бы ни моросило — не согнется, не сникнет огонь! Как бы ни моросило — быть огню! Он сияет вовсю, он позиций не сдал, (что бы ни бормотали различные лица, ссутулив лицо с выраженьем резины). Моросит, как морозит. Лучи голубого дождя — голубые лучи восходящего солнца России! |
