12 сов Контуры совы Полночь протекала тайно, как березовые соки. Полицейские, как пальцы, цепенели на углах. Только цокали овчарки около фронтонов зданий, да хвостами шевелили, как холерные бациллы. Дрема. Здания дремучи, как страницы драматурга, у которого действительность за гранями страниц. Три мильона занавесок загораживало действо. Три мильона абажуров нагнетало дрему. Но зато на трубах зданий, на вершинах водосточных труб, на изгородях парков, на перилах, на антеннах — всюду восседали совы. Это совы! это совы! узнаю кичливый контур! В жутких шубах, опереньем наизнанку, — это совы! улыбаются надменно, раздвигая костяные губы, озаряя недра зданий снежнобелыми глазами. Город мой! Моя царица, исцарапанная клювом сов, оскаленных по-щучьи, ты – плененная, нагая, и кощунствуют над телом эти птицы, озаряя снежнобелыми и наглыми глазами. Город мой! Плененный город! Но на площади центральной кто-то лысый и в брезенте, будто памятник царю, он стоял – морщины-щели, — алой лысиной пылая, и ладони, будто уши, прислоняя к голове. И казалось – он сдается, он уже приподнял руки, он пленен, огромный факел, сталевар или кузнец. Но на деле было проще: он и не глядел на птицу, медленно он улыбался под мелодии ладоней — пятиструнных музыкальных инструментов! Глаза совы и ее страх На антенне, как отшельница, взгромоздилась ты, сова. В том квартале – в том ущелье — ни визитов, ни зевак. Взгромоздилась пребольшая грусть моя – моя гроза. Как пылают, приближаясь, снежнобелые глаза! Снежнобелые, как стражи чернокожих кораблей. Птица полуночной страсти в эту полночь – в кабале! Ты напуган? Розовеешь, разуверенный стократ? Но гляди – в глазах у зверя снежнобелый, — тоже страх! Шаги совы и ее плач
Раз-два! Раз-два! По тротуарам шагает сова. В прямоугольном картонном плаще. Медный трезубец звенит на плече. Мимо дворов – деревянных пещер ходит сова и хохочет. Раз-два-раз-два! По тротуарам крадется сова. Миллионер и бедняк! – не зевай! Бард, изрыгающий гимны – слова! Всех на трезубец нанижет сова, как макароны на вилку. Раз! Два! Раз! Два! На тротуарах ликует сова! Ты уползаешь? Поздно! Добит! Печень клюет, ключицы дробит, шрамы высасывая, долбит клювом – как шприцем, как шприцем. Раз… два… раз… два… На тротуарах рыдает сова. В тихом и темном рыданье – ни зги. Слезы большие встают на носки. Вот указательный палец ноги будто свечу зажигает. Домашняя сова Комнату нашу оклеили. И потолок побелили. Зелень обойных растений. Обойные это былинки. Люстра сторукая в нашей модернизированной келье. Так охраняли Тартар сторукие гекатонхейры. Мы приручили сову. К мышлению приучили. Качественны мысли у птички. Много их – не перечислить. Правильны мысли у птички. Правильны – до зевоты. Наша семья моногамна. Сосуществует сова третьим домашним животным. Что ты, жена? Штопаешь или носки шерстяные куешь, приподнимая иглу, как крестоносец копье? Скоро дожди. Пошевелят мехами. На зиму в берлоги осядут. Скоро зима. Окна оклеим, выдюжим трое осаду. Так обсуждаем мы неторопливо неторопливые планы… Белое, влажное небо над нами пылало! Медная сова По городу медленно всадник скакал. Копыто позванивало, как стакан. Зрачок полыхал – снежнобелая цель на бледно-зеленом лице. Икона! Тебя узнаю, государь! В пернатой сутане сова-красота! Твой – город! Тебе — рапортующий порт. Ты – боцман Сова, помазанник Петр. Из меди мозги, из меди уста. Коррозия крови на медных усах. И капля из крови направлена вниз, — висит помидориной на носу. Ликуй, истеричка, изверг, садист! Я щеки тебе на блюдце несу! Я гол, как монгол, как череп – безмозгл. Но ты-то скончался, я – буду, мой монстр. Я страшный строитель. Я – стражник застав. Когда-то моя прозвенит звезда. Она вертикалью вонзится в Петра! — Ни пуха, ни пера! . . . . . . . . . . . . . А кони-гиганты Россию несут. А контуры догмы совиной – внизу. Внизу византийство совиных икон и маленький металлический конь. |
