Он останавливается у двери камеры, и меня не покидает мысль, что где-то в дорогом костюме у него запрятан ключ, хотя я не настолько глупа, чтобы пытаться достать его сейчас. Я слишком далеко от двери камеры и потеряю элемент неожиданности, прежде чем окажусь достаточно близко, чтобы задушить его.

Он внимательно наблюдает за мной, явно не совсем одураченный моим омертвением, но не настолько, чтобы быть уверенным. Может быть, он думает, что я просто сплю, слишком измученная голодом и всем этим похищением, чтобы оставаться в сознании.

Он подходит ближе к решетке, его глаза сузились, и он наблюдает за мной слишком пристально. Мой пульс бешено колотится, звук оглушает меня, но я держу себя в руках. Я зашла слишком далеко, чтобы сейчас проигрывать. Кроме того, я хочу увидеть день, когда Роман, Леви и Маркус будут править этим ублюдком и превратят его жизнь в сущий ад.

— Ты, — выплевывает он, явно не помня моего имени, а может, ему его вообще раньше называли. Но если учесть, что он брат Джованни, я могу только представить, какие веселые разговоры они вели о принцессе, запертой в огромном замке с тремя дьяволами на страже. Хотя одно можно сказать наверняка: в каждой истории, которая была рассказана, Джованни недооценивал меня, и я не могу дождаться того дня, когда это вернется, чтобы преследовать его.

Волосы Фелисити щекочут мне щеку, от ее гнилостного запаха щиплет нос, но я держу себя в руках, сосредотачиваясь на лучших моментах, наблюдая, как этот мужчина смотрит на меня в ответ, прижимая руку к своему животу и медленно потирая.

У меня в горле образуется комок, и мне приходится заставлять себя не давиться.

— Я с тобой разговариваю, — рычит он, прижимаясь так близко к прутьям, что его жир обволакивает их.

— Она мертва, — выплевывает Ариана из своей камеры диким и дрожащим тоном, заставляя младшую версию Джованни остановиться и оглянуться назад. — Твой брат задушил ее два дня назад.

Его губы растягиваются в злой усмешке, прежде чем он проводит языком по нижней губе.

— Вот ты где, — насмехается он, давая понять, что она все это время была его целью. — Такая нетерпеливая. Не волнуйся, в конце концов я доберусь и до тебя.

— Ты чертовски болен, Филипп.

Он просто смеется, как будто это был для него величайший комплимент, прежде чем снова переключить свое внимание на меня.

— Ты когда-нибудь трахала мертвое тело, Ари? Оно не кричат. Не двигается. Не пытается сбежать от тебя, и ты волен делать все, что, черт возьми, захочешь.

Гребаная Ариана. Опять подставила меня под удар.

— Трахай ее сколько хочешь, — говорит Ариана сквозь стиснутые зубы, — хотя мы с тобой оба знаем, что твои племянники придут за ней, и если они обнаружат, что ее маленькое упругое тело осквернено твоими грязными руками и вялым членом, они лично позаботятся о том, чтобы покончить с тобой, а ты знаешь, какими они становятся, когда проявляют эмоции. Они не смогут удержаться, чтобы не использовать твоих двух драгоценных дочерей против тебя.

В глазах Филиппа мелькает нерешительность, он чертовски хорошо знает, что она права. Парни убьют его только за то, что он подумал об осквернении моего мертвого тела. Его глаза светятся болезненным отчаянием, когда его рука лезет в карман и вытаскивает старый железный ключ.

— Они никогда не узнают, что это был я.

— Оглянись вокруг, придурок, — смеется Ариана, указывая на четыре угла комнаты и указывая на четыре камеры, которые, скорее всего, пусты. — Ты действительно думаешь, что Джованни не следит за своими игрушками? Ты же знаешь, как он не любит делиться. Несмотря на то, как сильно он меня ненавидит, я все еще его жена, и она — его единственное оружие против его сыновей.

— О, правда? — он смеется с уверенностью, от которой у меня мурашки бегут по коже. Он оглядывается на Ариану и шаркает по грязному полу как раз вовремя, чтобы не заметить, как от его болезненного тона у меня волосы встают дыбом, выдавая меня. — Может, ты все еще и его жена, но он более чем счастлив поделиться тобой.

Мой взгляд возвращается к Ариане, я наблюдаю, как ужас застывает на ее лице, одновременно понимая, что он раздает свою жену ради быстрого заработка.

— Он продал меня? — спрашивает она, резко втягивая воздух, наполненный наихудшим видом предательства.

Филипп смеется, окидывая взглядом ее тело, но то, как она быстро оглядывается на меня с понимающей грустью в глубине глаз, говорит мне, что она ожидала этого, и, честно говоря, я не удивлена. Она была вынуждена годами находиться рядом с Джованни. Если кто-то и знает, насколько больной и извращенный у него разум, так это она.

— Ты чертовски права, он это сделал, — невнятно произносит он, отвлекаясь на ее тело, когда снимает пиджак, обнажая пропитанную потом рубашку на пуговицах, которая задирается спереди, обнажая его жирный волосатый живот. — Ты же не думала, что он просто оставит тебя сидеть и гнить здесь, когда он мог бы зарабатывать деньги на твоей маленькой тугой киске. — Он быстро оглядывается на меня, но он слишком далеко, чтобы увидеть, как мои глаза превращаются в узкие щелочки. — Жаль, что эта сучка мертва. Он бы неплохо на ней заработал.

Массивная золотая цепочка болтается у него на шее, и соответствующий браслет звякает о металл, когда он вставляет ключ в замок. Я качаю головой, наблюдая со слезами на глазах, без сомнения зная, что сейчас произойдет, но что я могу сделать? Я здесь в ловушке, и крик на него только гарантирует, что мне тоже будет больно.

— Если ты, блядь, прикоснешься ко мне… — говорит она, замолкая, ее угроза ясна как день.

Филипп смеется и снимает ремень с брюк, прежде чем открыть дверь с громким скрипом, который заставляет меня вздрогнуть. Он вальяжно стоит у двери ее камеры, его намерения кристально ясны.

— Не делай вид, что ты этого не хочешь, — говорит он. — Ты гребаная шлюха для членов ДеАнджелис. Из того, что я слышал, тебя передавали по кругу в семье. Трахнула нескольких моих братьев. Моих племянников. Даже Антонио проснулся в твоей высохшей, использованной киске. Это был только вопрос времени, когда ты придешь умолять меня.

Ариана смеется, несмотря на страх в ее глазах, показывая, какой сильной она на самом деле может быть.

— Ты же не думаешь, что мы, жены мафиози, не болтаем? Ты же не думаешь, что твоя жена не рассказала мне все о твоих маленьких… недостатках. Мы все время смеемся над этим. Так что поверь мне, я бы никогда не пришла умолять тебя, не то, что твоя жена — единственный раз, когда ты спал рядом с ней.

Филипп врывается в ее камеру, наваливается на нее и зажимает ей рот рукой, в то время как я слишком хорошо вижу ключи, которые он оставил болтаться в двери камеры. — Если ты знаешь, что для тебя хорошо, ты заткнешься на хрен, — шипит он сквозь сжатую челюсть, ее слова явно звучали правдиво, чтобы вызвать такой дерзкий отклик из-за "шутки века".

Она сердито смотрит на него, выгибаясь под ним, пытаясь сбросить с себя его наполненное зловонием тело, но дикие, беспорядочные движения работают только против нее. — Успокойся, — насмехается он. — Для этого еще будет много времени.

Ариана в ярости набрасывается на него, ее слова приглушены его рукой у нее на губах, и хотя я знаю, что должна закрыть глаза, я, кажется, не могу отвести взгляд от ужасов, разворачивающихся передо мной. Филипп наваливается на нее всем своим весом, удерживая прижатой, в то время как поднимает другую руку и сводит ее запястья вместе. Взяв свой ремень, он связывает ей запястья, прежде чем подняться и потащить ее через грязную камеру, пока она борется с его яростной хваткой.

Он обматывает ремень вокруг металлических прутьев, гарантируя, что она не сможет вырваться, и затягивает до тех пор, пока ее пальцы не приобретают болезненный оттенок белого, прежде чем потерять цвет полностью. Филипп тянется к ее грязной одежде и начинает стаскивать с нее штаны, в то время как она пытается лягнуть его и сделать все, что в ее силах, чтобы спастись, но уже слишком поздно. Я не могу помочь ей в таком состоянии, а с ее связанными и прикованными к прутьям запястьями я не вижу, как и она могла бы помочь себе. Это должно произойти, и никто из нас ничего не может с этим поделать, кроме как ждать, пока насилие не закончится.