Я пожимаю плечами, не совсем уверенная, что на это ответить.

— Нормально, наверное, — говорю я, давая ему общий ответ, который абсолютно ничего не значит, но, если честно, я понятия не имею, как я себя чувствую. Конечно, моя жизнь все так же хренова, как и всегда. Этого нельзя отрицать, но сегодня новый день и шанс оставить все это позади. Сегодня у меня первая попытка жить дальше, и я хочу, чтобы она оказалась удачной.

Освобождаясь из объятий Леви, я подползаю к краю кровати и встаю на дрожащие ноги, прежде чем броситься в ванную и опустить задницу на унитаз. Двадцать часов — это слишком долго для меня, чтобы не пописать, а поскольку сперма Леви все еще стекает у меня между ног, мне пора привести себя в порядок.

Помывшись, я возвращаюсь в огромную спальню, которая каким-то образом стала моей собственной. Я прохожу по плюшевому ковру и захожу в гардеробную, обнаруживая совершенно новое черное белье, свисающее с атласной вешалки. Сорвав дорогие бирки, я смотрю на себя в зеркало от пола до потолка, когда надеваю черное кружево на свое тело. Оно сидит на мне идеально, и, черт возьми, я не собираюсь лгать, это один из самых сексуальных предметов нижнего белья, которые я когда-либо носила.

Просматривая вешалки с одеждой, которая когда-то принадлежала Ариане, я нахожу черный шелковый халат и снимаю его с вешалки, прежде чем смять в руках. Это самый мягкий шелковый халат, к которому я когда-либо прикасалась. Я могу только представить, сколько стоила эта штука, но в любом случае, с этого момента я буду жить в нем, если только кто-нибудь из этих требовательных братьев ДеАнджелис не скажет мне иначе.

Просунув руки в широкие рукава, я иду обратно в спальню.

— Куда ты идешь? — Спрашивает Леви, когда я направляюсь к двери. — Я еще не готов отпустить тебя. Прошло четыре гребаных дня, детка. Нужно наверстать упущенное время.

Глубоко внутри меня все сжимается, и я чувствую тупую, чувственную боль между ног, напоминающую мне, где именно он был. Я прикусываю губу, его предложение провести день, трахая меня, более чем соблазнительно, но если я ничего не съем в течение следующих трех секунд, мне кажется, я могу умереть.

Оглядываясь через плечо, я одариваю его знойной улыбкой, наблюдая, как его глаза прищуриваются и загораются желанием. Я останавливаюсь у двери и позволяю своему разгоряченному взгляду путешествовать вверх и вниз по его сильному телу, татуировкам, темным глазам и скульптурному совершенству, отчего у меня текут слюнки.

— Мне понадобится энергия, чтобы у меня была хоть какая-то надежда продержаться с тобой остаток дня, — говорю я ему. — Тебе что-нибудь принести снизу?

Глаза Леви блестят от беззвучного смеха, когда он качает головой.

— Нет, детка. Просто сделай это быстро. Мы не можем рисковать тем, что ты столкнешься с Маркусом. Этот ублюдок вцепится в тебя своими когтями и унесет с собой, пообещав взорвать твой мозг каким-нибудь бредовым извращением.

Жар пульсирует под поверхностью, и я снова сжимаю бедра, представляя все те ужасные вещи, которые Маркус мог бы сделать со мной, хотя, когда дело доходит до Маркуса, угадать невозможно. Сомневаюсь, что даже он знает, как он собирается трахнуть меня, прежде чем это произойдет. Он любит действовать спонтанно, и мне это в нем нравится.

— В таком случае, может быть, мне стоит встретиться с ним, — поддразниваю я, и, по правде говоря, я более чем рассматриваю возможность оставить Леви здесь, на взводе, пока я буду скакать на его брате, как гребаная наездница, там внизу.

Рука Леви скользит вниз под одеяло, и я вижу, как он хватает свой член, сильно сжимая его, чтобы попытаться получить хоть немного контроля, на который он способен.

— Если мне придется спуститься туда и найти тебя, будут неприятности. Это понятно?

В моих глазах появляется искорка, и я сдерживаю усмешку, когда опускаю подбородок и смотрю на него сквозь густые ресницы. Невинность омывает мои черты, когда я наблюдаю за ним большими, распахнутыми глазами, зная, как сильно мой маленький спектакль влияет на него. В конце концов, такой мужчина, как Леви, ничего так не любит, как брать невинность женщины и претендовать на нее как на свою собственную. Держу пари, Леви был тем самым парнем в старшей школе, который коллекционировал девственности девочек, как трофеи. Шелковый халат соскальзывает с моего плеча, обнажая кремовую кожу. Его глаза быстро стекленеют, и когда его язык скользит по нижней губе, он сжимает свой член чуть сильнее. Я позволяю этим двум дразнящим словам сорваться с моих губ.

— Да, папочка.

Глаза Леви расширяются, и я выбегаю из комнаты, когда из моей груди вырывается горловой смех. Черт, он заставит меня выполнить это. Я всегда подозревала, что у него есть наклонности “папочки”, но то, как его глаза загорелись, как фейерверки, только подтвердило мою теорию.

Я мчусь по коридору, мой шелковый халат развевается позади меня, когда я слышу его низкий голос, гремящий по коридору.

— Ты не представляешь, какого зверя ты только что выпустила на волю, Шейн Мариано, — рычит он. Я добираюсь до верха лестницы и хватаюсь за перила, когда оглядываюсь и вижу, что он стоит посреди коридора у моей комнаты. Его глаза искрятся весельем, но там есть что-то гораздо более глубокое, что-то настолько грубое, что заставляет мою киску сжиматься от неоспоримого желания.

— Тебе некуда от меня бежать.

Я прикусываю нижнюю губу и подмигиваю ему в ответ за мгновение до того, как на моем лице появляется широкая, пошлая ухмылка.

— Наблюдай.

Я слетаю вниз по лестнице, чувствуя себя так, словно мне только что сошло с рук убийство, хотя я не обманываюсь. Я не так умна, как притворяюсь. Если бы Леви хотел поймать меня и применить на практике этот новый “папочкин” трюк, он бы так и сделал, но он предпочел бы видеть меня сытой и здоровой, даже если для этого ему придется несколько часов подождать с ноющими синими яйцами.

Я вставлю на нижнюю ступеньку как раз в тот момент, когда Маркус проходит в столовую и останавливается на пороге, ожидая, пока я догоню его.

— Привет, — говорит он, его глаза быстро скользят по моему телу и загораются желанием, когда он замечает черное нижнее белье, едва прикрытое шелковым халатом. Его рука ложится мне на плечо, и он притягивает меня ближе к своей груди, целуя в лоб, в то время как другая его рука опускается ниже и ложится на мою задницу. — Ты в порядке?

— Просто проголодалась, — говорю я, оглядывая огромную столовую и обнаруживая Дила и Доу, отдыхающих в углу комнаты, они оба лежат на собачьих кроватках. В то время как Доу выглядит совершенно нормально, Дил далек от этого. Его язык свисает из пасти, когда он лежит на спине, его бинты отчетливо видно. Его глаза закрыты, и его яростный храп говорит мне, насколько он на самом деле в отключке. Дил никогда не теряет бдительности, даже во сне. Он — идеальный пример того, как можно спать с одним открытым глазом, но прямо сейчас сюда мог бы войти слон и нагадить по всей комнате, а он просто продолжал бы храпеть, высунув язык.

Мне неприятно видеть его в таком состоянии, но я рада, что его обезболивающее, кажется, помогает.

Проходя вглубь комнаты, я ловлю себя на том, что ненавижу ее. Я привыкла к замку парней, и находиться в доме Джованни все еще кажется неправильным. Хотя я вряд ли могу ожидать, что мальчики будут править империей из своего тюремного замка за миллион миль отсюда. Это то место, где они должны быть, где мы должны быть.

Рука Маркуса скользит по шелковому халату, обводя изгибы моего тела.

— Я тоже, детка, — говорит он, и его голос становится низким от двусмысленности.

Я мягко толкаю его в грудь, на моих губах появляется усмешка.

— Прекрати, — смеюсь я, слишком хорошо зная, что, хотя у меня в голове миллион монстров и я все еще пытаюсь оставить последние несколько дней позади, нельзя отрицать, что парни заставляют меня чувствовать себя живой впервые за несколько дней. У них есть способ заставить меня забыть, заставить жить настоящим моментом и вызвать неожиданные улыбки на моем лице. Роман определенно не в счет… большую часть времени. Шило в его заднице мешает ему жить полной жизнью, но я его не виню. Дерьмо, которое ему пришлось вынести, не похоже ни на что из того, что я когда-либо могла себе представить, и что-то подсказывает мне, что я осознаю лишь малую его часть.