– Меня отпустили, – усмехнулся Татинкор, отодвигая от себя салатник и беря с тарелки бутерброд.

– Да. Сегодня до вечера ещё нужно делать перевязки каждые три часа, а потом уже реже, – кивала я.

Тут в дверь раздался стук, а следом и мальчишка вошел, держа в руках огромную бесформенную рубаху.

– Вам велели передать, – сказал он, всучив её мне. И тут же убежал.

– Полагаю, это для меня, – протянул Татинкор руку, но я не дала.

– Компот. Его обязательно надо выпить.

– Компот? – криво улыбнулся он, но смиренно взял стакан и залпом выпил напиток, даже не отведя взгляда. Стоило только поставить стакан, как рука вновь требовательно протянулась к рубахе. Пришлось отдавать. Так же смотря на меня, он её надел.Под его внимательным взглядом я терялась.

– Я так понял, что сделать перевязку самостоятельно я не смогу?

– Нет, рана успела расползтись, – помотала я головой.

– И вы будете продолжать меня перевязывать? – задрал он одну бровь.

– Конечно, – выдохнула я, а потом всё-таки спросила: – Что вас не устраивает? Я всю ночь это делала. Ничего сложного.

– Ничего сложного. – Опять непонятная кривая улыбка и качание головой, – Хорошо.

И поднялся. Просто взял и встал. Рубаха, кстати, доставала до середины бедра и была настолько широкой, что он в ней тонул. Выглядело это забавно и заставило улыбнуться. Но улыбка быстро исчезла под прищуренным взглядом.

Всю дорогу до покоев я чувствовала какое-то доселе небывалое напряжение между нами. Настолько, что даже не стала провожать его до комнат.

– Никуда не выходите. В нужное время я приду, – сказала и шмыгнула в свои комнаты. Что это было?

Немного поразмыслив, пришла к выводу, что ранее он никогда при мне не был раненым и уж тем более не нуждался в моей помощи. Именно поэтому так напряжён.

Найдя причину, я успокоилась, решив просто переждать. Ну выздоровеет же он когда-то? Значит, и напряжение уйдёт.

Времени хватило лишь на душ и приведение себя в порядок. Смотря на себя лохматую, со следами недосыпа, я даже засомневалась в своих выводах. Может быть, он просто не знал, как сказать мне о неподобающем внешнем виде?

На мой стук он долго не отвечал. Я даже успела заволноваться. Но дверь резко распахнулась, и на пороге образовался Татинкор с мокрыми волосами.

– Вам нельзя купаться, – возмутилась я, пытаясь заглянуть ему за спину, что было невозможно. Во-первых, он стоял ко мне лицом. А во-вторых, всё в той же рубахе.

– Не переживайте, грозная спасительница, я мылся частями, – дрогнули уголки его губ в намёке на улыбку. Да он насмехается надо мной! Я тут переживаю, а он…

Фыркнула возмущённо, задрала подбородок и прошла в комнату. В его покоях я ещё не была. Обычно он приходил за мной и мы шли заниматься. А тут я, можно сказать, оказалась на его территории. Даже как-то волнительно стало.

Сейчас я находилась в гостиной. Очень аскетичной, надо сказать. Стол, два небольших прямых дивана, сервант и… всё. Больше ничего не было. Даже на стенах не было ничего: ни картин, ни панно, ни чучел, ни оружия или прочей мужской атрибутики. Голые ровные стены. Хорошо хоть, шторы были. Пусть и тяжёлые, плотные, но они хоть как-то разбавляли интерьер.

– Вижу, вам моя гостиная не приглянулась, – послышался насмешливый голос.

– Не блистает. Но мне здесь не жить, – пожала я плечами, – главное, что вам нравится. Так что? Где будем делать перевязку? Удобнее, конечно, было бы в ванной комнате.

– Войдёте в спальню? – дрожали его губы.

– Через спальню пройду, – нахмурилась я, понимая, что он надо мною потешается. А чтобы не было лишних издёвок, самостоятельно направилась в приоткрытую дверь. Даже не стала осматривать помещение, целенаправленно идя в ванную.

– Вам нужен будет стул. Хотя можете и постоять, – теперь я усмехнулась, но рано.

Татинкор спокойно, я бы даже сказала, вальяжно вошёл. Без стула. И не успела я отпустить колкость или ещё что-то сказать, как он стал поднимать рубаху. И опять смотрел мне в глаза. Вот теперь мне стало не по себе. И с одной стороны, я прекрасно понимала, что рубаху надо снять, иначе рану не обработать, но зачем так? От его взгляда у меня во рту пересохло. Почему? Он уже поднял рубаху до груди, обнажив живот, который я видела периферийным зрением, не в силах отвести взгляд. В горле уже ком образовался, а дыхание сбилось. Что он делает со мной?

– Вы уверены, принцесса? – как-то странно произнёс он.

– Вы пытаетесь меня соблазнить? – дошло до меня. И не знаю уж, что он увидел на моём лице, но засмеялся свободно и как-то облегчённо. Я не поняла.

– Для девушки, не стремящейся замуж, вы слишком спокойно зашли в спальню к неженатому мужчине, принцесса.

И с этими словами он развернулся ко мне спиной, снова поднимая рубаху, которую выпустил от смеха. Только рубаха зацепилась за марлю и дёрнула рану, потому что он зашипел.

– Замрите, – приказала я раньше, чем сама поняла, что делаю. Быстро поставила колбу и мазь на умывальник. Два шага, и вот я уже перехватываю его рубаху, аккуратно отцепляя её от марли и поднимая дальше.

– Зачем так резко? Сами же себе навредили. Тяните спокойно, – придерживала я края марли. Медленно рубаха поползла вверх. – Брюки.

– Что? Их тоже снять? – затряслась спина. Вот же невыносимый мужчина! Что он себе надумал?

– И их. А после выздоровления вы на мне женитесь, раз так вышло, – разозлилась я, а потом перешла на серьёзный тон, не замечая напряжения мужчины: – А сейчас приспустите брюки. Рана расползлась почти до копчика. И помните, что ночью я вас уже видела. Не больше необходимого, не переживайте.

И вот ведь ни словом не обманула, но сейчас, когда он в сознании, было совсем не так, как ночью. Он не сказал больше ни слова. Я буквально заставляла себя не смотреть на него, на сильные руки, напряжённо, практически по миллиметру оголяющие нижнюю часть раны, на руки, замершие где-то впереди и держащие единственную одежду на мужчине. Только сейчас до меня стала доходить двусмысленность ситуации. Я не только была в покоях неженатого молодого мужчины, я практически заставила его раздеться. Настолько, что мне было видно начало ложбинки.

На мгновение я прикрыла веки и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Что-то сердце колотилось подозрительно и губы пересохли. Странное состояние. Но у меня не было ни времени, ни права разбираться в реакциях своего организма. Я должна была облегчить боль этого мужчины, что так доверчиво сейчас предстал передо мной.

Собравшись с мыслями и конечностями, ибо руки тряслись, я приступила. Намочить кусок бинта, а им уже марлю на спине Татинкора – ничего сложного, но от первого же моего прикосновения он напрягся. И мне кажется, что не дышал, пока снимала марлю. Обработка краёв тоже прошла в напряжении. А от первого же прикосновения мази он дёрнулся так, что я чуть не выронила баночку, которую держала в руке.

– Больно? По идее, уже не должно быть боли. Всё затянулось.

– Нет, не больно, – прохрипел он, прокашливаясь. Странно, вроде бы горло у него не болело до этого. Может, просквозило, пока из лазарета шли? Всё-таки коридоры продуваются, а он был в одной просторной рубахе. Надо ему настой укрепляющий ещё принести.

– Я постараюсь аккуратнее. Но если вдруг сильно надавлю – говорите.

Он лишь кивнул, а я продолжила. Я настолько боялась причинить ему ещё большую боль, что касалась лишь самыми кончиками пальцев, и временами мне казалось, что он дрожит. Всё-таки простыл. Плохо, организм не восстановился от одного потрясения, а тут ещё простуда.

Мои пальцы тоже как-то иначе себя чувствовали. Будто независимо от моего желания хотели коснуться его. И прижаться совсем не к ране. На пояснице уже мои руки дрожали в жажде дотронуться всей ладошкой. Поймала себя на желании сжать эти напряженные ягодицы, так красиво обрисованные спущенными и натянутыми брюками. Провести по бокам вверх, поцеловать…

Пришлось даже головой потрясти для прояснения в бедовой головушке. Откуда такие мысли? Стыдно-то как…