Федор Семенович стоял в огороде, спиной к Герасимовой, толстый, похожий в длинной своей брезентовке на огромный скособочившийся куль. Наведывался он в огород частенько и прежде — весной в момент посадки, осенью во время копки картофеля.

— Чё тама стоишь, Семеныч? — окликнула Герасимова весело. — Заходи в избу…

Осеклась, похолодела вся, заметив еще двоих, посторонних, — учетчика бригады Кузьму Ожгибесова и завшколой Анастасию Макарову. Ожгибесов шагал по ее земле хозяином, взмахивая деревянной треугольной саженью. А Макарова наблюдала за ним, выставив вперед ногу в резиновом сапожке.

И так это для Анны Анисимовны было непостижимо, в диковинку, что на минуту у нее отнялся язык и пристыли к пригорочной траве ноги. Потом уж дошло до нее: пришли отбирать огород! Побледнела сразу, задохнулась.

«Не отдам!» — и рванулась к огороду. Загремели пустые бидоны, покатились рассыпавшиеся баранки, купленные в станционном магазине. Анна Анисимовна подобрала на ходу полы плаща и подол зеленого платья и с неожиданной для ее возраста ловкостью перемахнула через плетень.

Сперва, увязая кирзовыми сапогами в черноземе, кинулась на учетчика Ожгибесова, вырвала из его рук сажень:

— Уматывай отсюдова!

Сажень шумно взлетела в воздух и, описав дугу, стукнулась где-то за плетнем. Пока Ожгибесов, растерянно выпучив глаза, чертыхался, Анна Анисимовна подбежала к бригадиру, вся дрожа от негодования:

— Чё ты здеся творишь, а? Пошто привел их в мой огород, а?

Федор Семенович отвернулся, пряча лицо. Потом, не выдержав натиска Герасимовой, которая топталась вокруг него, как разозлившаяся гусыня, и дергала за рукав брезентовки, требуя ответа, нехотя пробормотал:

— Половину твоего огорода надобно отдать школе. Председатель Виктор Васильевич Соловаров так велел…

— Вона как!

Анна Анисимовна понеслась по огороду, с остервенением стирая подошвой сапог рваную линию, которая была проведена острой ножкой сажени. Покончив с этим, она подбежала к стоявшей за спиной бригадира Анастасии Макаровой:

— Школе землица надобна, баешь? А ты, девка, заместо того, чтобы мужикам коленками моргать, вспаши ее сама, да мотыжь, да навозу клади! Узнаешь тогда, легко ли достаются картошка и огурчики.

Лицо Насти занялось заревом, в тон розовому платью. Она растерянно сдернула с головы косынку, прикрыла ею колени и вопрошающе уставилась на бригадира. Но Федор Семенович, будто ничего не расслышав, с глубокомысленным видом смотрел на огород.

Беззащитность учительницы пуще распалила Анну Анисимовну.

— Завидно стало, мало жалованья? — выкрикивала, продолжая наступать на Настю. — Захотелось самой торговать огородной всячиной? Вот тебе, прикуси-ка на, вот, вот!

В воздухе, перед самым лицом заведующей школой Макаровой, замелькал коричневый, в трещинах, кукиш.

— Какая же вы… злая! Не стану я перед вами оправдываться. Думайте, что хотите. Мне все равно…

Настя качнулась назад, вся сжавшись и дрожа от обиды, и, ни на кого не глядя, опустив голову, пошла через огород к школе.

— Я те дам — злая! — махала Анна Анисимовна кулаком ей вслед. — Чтобы духа твоего в моем дворе больше не было! Ноги пообломаю, ежели ишо раз придешь за молоком!

— Зря обидела учительницу, Анна, — зашевелился, вскинул голову доселе молчавший Федор Семенович. Нутряной, клокочущий голос бригадира звучал вполне миролюбиво: — Пойми ты своим бабьим умом: не ей — школе огород надобен. Наши же, колхозников ребятишки, картошку и моркошку растить здесь будут.

Анна Анисимовна всегда остерегалась ругаться с бригадиром. Но тут не выдержала, крикнула ему в лицо, отбросив руку в сторону леса и зеленой шири целины при нем:

— Вона земли сколько, ишо на две Марьяновки хватит! И не совестно тебе дележ тута затевать? Рази забыл, как мы с Архипом маялись, на худой лошаденке, насаживая полные руки волдырей, на горе этой пахали? Теперича в колхозе трахторов не счесть, а заритесь на огород одинокой бабы. Ни вершка не уступлю, так и знай! Горбом своим выхаживала его, и плетень во весь круг мой. Нет таких законов — над чужим трудом измываться. А ежели появились — покажи!

Пока она доказывала свое неоспоримое право на огород, разгневанно глядя на бригадира, учетчик Кузьма Ожгибесов потихоньку перелез через плетень, поднял с травы брошенную Анной сажень и пошел в Марьяновку. Время обеденное, ему видится баранина в рассыпчатой картошке, чай с цейлонской заваркой и своим медом.

Вразвалку, с трудом переставляя сапоги сорок пятого размера, направился к плетню, за которым, задрав голову, ждал Буян, и Федор Семенович. Герасимову он будто и вовсе не замечал. Отвязал от плетня поводок и приготовился сунуть ногу в металлическое стремя седла.

Почуяв в молчании бригадира неладное, Анна Анисимовна быстро сообразила, что надо менять к нему подход. Перелезла следом за бригадиром через плетень.

— Куда же ты, Федорка, торопишься эдак? — пропела, остужаясь. — Зашел бы…

Подмигнула ему по старой привычке. Федор Семенович, хмуро глядя на Анну Анисимовну с высоты коня, мотнул головой.

— Не время теперь по гостям шастать. Сев идет, в поле мне надобно ехать. А огород твой мы все равно разделим, гневись не гневись.

Бригадир дернул Буяна за поводок, и тот взметнул утонувшую в рыжей гриве голову, задвигался, нетерпеливо поднял глянцевое копыто. Однако Анна Анисимовна успела выскочить вперед и схватила лошадь за усыпанную блестящими медными пуговками уздечку. Снова просительно глянула в мрачное лицо Федора Семеновича:

— Зайди, Федорка, не упрямься. Не из-за огорода тебя зову, из уваженья. А с учительницей Настасьей я поговорю, поговорю. И землицы ребятишкам уступлю под моркошку, семена дам…

Анна Анисимовна хитрила, ни сотки уступать она не собиралась. Но надо было завлечь упиравшегося бригадира в избу, и она не скупилась на успокоительные слова. Рассчитывала, что после стаканчика «Московской» бригадир Байдин заговорит иначе. Уже не раз так бывало.

Наконец, поразмыслив, Федор Семенович сдался:

— Ладно, так и быть, зайду на пяток минут.

Анна Анисимовна, обрадовавшись, бойко пробежала мимо плетня к избе, проворно отварила ворота:

— Проезжай, Семеныч, во двор проезжай. Чичас я твоему Буянушке сенца подкину, пущай жует на здоровье.

Пропустив Буяна с грузной фигурой бригадира в седле, ворота закрыла наглухо, торжествующе и мстительно глянув напоследок на школьные окна. Лошадь привязала к деревянным козлам, спустила с крыши хлева большой навильник сена. Буян сразу зарылся в него по самые уши и захрустел пылящими, но еще душистыми кашками, морковником и иными скошенными прошлым летом в овражках и на полянках травами.

Федор Семенович за долгие годы бригадирства привык к подобным знакам почитания. Не вмешивался, не отговаривал, а только хмыкал и пощелкивал толстыми короткими пальцами, наблюдая за хлопотами Анны Анисимовны.

Попав в полутемный прохладный двор, где его скрывали от бдительных глаз марьяновцев высокие тесовые ворота, бригадир заметно повеселел. Прошел в избу впереди хозяйки, громыхая по желтым выскобленным ступенькам крыльца пыльными сапожищами. Уверенно перешагнул через порог, снял и повесил на гвоздь брезентовку, стащил с ног сапоги, запихнув влажные от пота портянки в широкие голенища. И после этого направился к столу, вокруг которого уже кружилась, готовя питье и закуску, Анна Анисимовна.

Она поставила перед бригадиром бутылку «Московской», извлеченную из сундука, тарелку мелко нарезанных огурцов прошлогоднего засола, еще сочных и очень аппетитных на вид, — Федор Семенович не отрывал от них нетерпеливых глаз. Принесла из печи чугунок с картофелинами в искрящемся от жира курином бульоне. Появились на столе круглый пшеничный каравай домашней выпечки и баранки, те самые, станционные. Пока уговаривала бригадира зайти в избу, успела собрать их с травы.

— Сеять-то ишо много осталось? — спросила Анна Анисимовна на ходу, не решаясь пока заводить разговор об огороде, оттягивая время.