Угорающие от рассказа Выдры, хихикая, сдвинулись ближе, чтобы ярче впитать особенности местного колорита.

— Бля, пацаны! — продолжал Выдра. — Я именно тогда понял, почему тут только малолеток замуж берут! Тут же почти все, кому за двадцать пять-тридцать — страшные, как мешок картошки! Или с жопой шире плеч, или вобла сушёная! Короче, мотаю я головой этому дебилу, мол, другую давай. Нормальную, обычную. И ещё так руками фигуру показываю, как будто гитару глажу. Выводит, сука… Педика, блядь! Какого-то напомаженного пидора в шортиках! Я чуть им обоим ебальники не разбил!

Гогот слушающих заглушил всё вокруг. Желающих подъебать Выдру нашлось много:

— Так с кем из них ты в итоге масло поменял?

— И как тебе шоколадная арабика?

— Такого бойца потеряли!

— К моей кружке больше не прикасайся!

В потоке шуток не было слышно тех оскорбительных оправданий, которыми Выдра пытался резюмировать, ожидая, по-видимому, совсем другой реакции.

— Лошара ты, Выдра, — вставил кто-то из бойцов, когда смех немного поутих, — мне бы сейчас что жирную, что тощую — отодрал бы как «за здрасьте» и не поперхнулся!

— Да, сейчас бы любую хоть на пару минут — ух я бы… — продолжил кто-то ещё.

— Не понимаю я вас, — тихо и спокойно, дождавшись, когда все уже выдохнутся, сказал Куница, — это же всего лишь физический процесс.

Слушая рассказ Выдры и выстругивая из какой-то сухой ветки подобие кола, сидя у небольшого костра, Куница уже заранее понял апогей развязки и смысл возмущения рассказчика. Но его мысль была намного глубже.

— Потрошил я как-то одну тварь лет тридцати. И ради интереса отдельно вырезал все её причиндалы под корень. Уж очень мне было интересно увидеть, на что же похоже то, что так всех мужиков с ума сводит…

В полной тишине был слышен только звук отлетающих от ветки стружек, которую кромсал ножом Куница.

— И что я вам скажу, джентльмены? Обычная кишка. И по виду и наощупь.

Стало так тихо, что было слышно, как потрескивают остатки сухих пайков и их упаковок в костре.

— А… За что ты её так…? Ну… Потрошил… — спросил Шум, стоящий рядом со мной. Куница бросил в костёр заточенный конец ветки и, достав из пачки сигарету, стал её разминать.

— Это было на Донбассе, в 2014-м году. Хохлы подобрались вплотную к городу Снежное и стали долбить по его окраинам гаубицами, — закурив, Куница выпустил струю дыма, — в районе «Новые Черёмушки» они били по территории завода «Химмаш». Погибло несколько человек, десяток трёхсотых. А на следующий день после обстрела местные изловили подозрительную бабу, которая разговаривала по мобильному телефону, потом бросила его в мусорный контейнер возле рынка, достала второй и снова стала с кем-то говорить. Тогда все мало в чём разбирались и мало кому доверяли. В МГБ её вести не захотели и привели прямо к нам на позицию. После нескольких увесистых «добрых слов» она созналась, что является наводчиком арты ВСУ. Почитали её переписку в телефоне, фотки с Майдана посмотрели… Короче, наш клиент…

Куница театрально взял паузу, оглядывая окружающих, выпуская сигаретный дым.

— Не парься, братан! — сказал он, глядя на Шума, который задал ему вопрос. — Учитывая, как её пиздили, пока волокли к нам, я сделал ей огромное одолжение, убив её и прекратив мучения.

— Ну да, расскажи мне за серого бычка! — сменившийся с фишки Борзый, попивая что-то из кружки, подал комментарий. — Не знал бы я тебя и твою репутацию, так и стоял бы сейчас, уши развесив! Одолжение ты ей сделал или насладился вдоволь?

Куница, не поворачивая головы в сторону Борзого, достал из костра горящую головешку, которую совсем недавно затачивал, и, сдувая пламя с горящего конца заточенной ветки, спокойно и медленно продолжил:

— Ну… Не совсем. Перед тем, как предстать перед Перуном, она смогла полностью прочувствовать всю боль земного мира. Я жгутировал ей по очереди руки и ноги, пока их отрезал, а в конце и в ливере покопался. У баб природой заложен другой болевой порог, и она чувствовала всё, что я с ней делал, но не могла ни потерять сознание от боли, ни умереть от потери крови раньше времени.

— Ты больной на всю голову! — сплюнув, Борзый направился в дом.

— А ты мне здоровых покажи! — с ухмылкой крикнул ему вдогонку Куница. — И поверь мне, брат, это далеко не самое страшное, что я мог с ней сделать!

Шутил ли Куница или лишний раз подтверждал свой статус кровавого мясника, не знал никто. Но, учитывая славу, тянувшуюся за этим одиозным бойцом, как липкий, кровавый след, искать подтверждений сказанному желающих не нашлось. Как знать, возможно, Кунице просто надоели разговоры пиздострадальцев, тело которых разрывал накопившийся тестостерон.

Понемногу двор стал пустеть. Бойцы, уточнив очерёдность дежурства на фишке, стали расходиться по своим спальным местам. Нужно было хорошо отдохнуть перед завтрашним днём. Возможно, для кого-то этот отдых станет последним. Шутки и смех сегодня вечером были натянутыми и нервными. Тяжесть ожидания неизвестности завтрашнего дня чувствовал каждый.

По-быстрому простирнув горку, тельник, трусы и носки в каком-то шампуне, я развесил шмотки на просушку. Надев на себя трусы и маскхалат из своего шмурдяка, я стал готовиться ко сну. Гигиена и чистоплотность здесь имеют большое значение, так как никогда не знаешь, когда появится следующая возможность помыться и постирать вещи.

Ворочаясь на своём вполне удобном матрасе, я никак не мог найти себе удобное место, чтобы уснуть. То ли услышанное перед сном, то ли ожидание событий завтрашнего дня, то ли смена режима и температурного графика за последнюю пару дней не давали мне уснуть, я не знал. Возможно, что и всё это вместе взятое. Отдалённые завывания голодных шакалов, бродящих по округе в поисках чего-нибудь съедобного, иногда похожие на мяуканье, так раздражающие меня в самом начале моей командировки сюда, воспринимались уже как неотъемлемая часть моего обихода.

Завтра. Всё завтра. Спать.

«Русский этногенез, в отличие от этногенеза степняков, формировался очень трудно и больно. Гумилёв вывел такое понятие как пассионарий и пассионарность[11]. Русский — до сих пор не национальность, а прилагательное. Потому что те, кто его составил, вышли из множества племён, которые прежде воевали между собой: русь, поляне, древляне, кривичи, вятичи… et cetera, et cetera[12]. Я уже молчу про финно-угров: чудь, мерь и прочих. Русскими мы стали как исторический факт. После того как Золотая Орда надавала нам пиздюлей, поочерёдно разбив некогда сильные пассионарные княжества вольных условных русичей, на долгие триста лет обложив данью и наблюдая за междоусобицами за право на княжье старшинство и владение ярлыком, то есть правом собирать дань главному князю со всей Руси и самому отдавать её в Орду. Этим действием Золотая Орда сама себе устроила капкан. Тому, кто собирал денежку со всех, и прилипало к карману. Не всё отдавали в Орду, позволяя закраивать излишки себе, планируя рано или поздно восстать. Так Русь, обескровленная Чингиз-Ханом и Батыем, готовилась триста лет, приобретая броню, мечи, золото на предстоящую войну, отстраивая крепостные стены для будущих осад. И вот, как пишет сам Гумилёв, на поле Куликово пришли древляне, поляне, вятичи, кривичи, северяне и прочие. А дав пизды Мамаю, ушли с этого поля русскими. Дмитрий Донской объединил если не всех, то многих князей для этой битвы.

Шли годы, русские не проживали и ста лет без войны. Но вот, дожив до двадцать первого века, наша пассионарность упала под воздействием благ цивилизации и развратного Запада.

Теперь мы летаем в космос, а ордынцы пылятся на задворках истории. Таких невнятных топтаний на месте и откатов вперёд-назад в прошедших войнах было немало. Но по окончанию каждой из них русские так или иначе ломали всех. Так происходит и сейчас. Ослоёбам не понять, что мы пришли не засвидетельствовать им своё почтение и не посмотреть на них вблизи. Мы пришли убить, победить и забрать то, что нам нужно. Но что меня беспокоит, так это то, что нас, воинов, с пассионарностью и желанием воевать, осталось крайне мало, и, судя по всему, большая часть так называемых «русских воинов» сидит сейчас в песках и проливает чужую и свою кровь за бабки… Выводя остатки пассионариев на ноль, в безвозвратные потери. Уйдём мы, кто поднимет наш меч? Шкуры, которые воспитывают наших детей, пока мы тут? Сомневаюсь…