— Своя!

Хлопок взрыва взметнул новые клубы песка и пыли.

— Камрад! Фил! — крикнул Борзый, осторожно заглядывая в окно первого этажа. — Идите сюда!

В ещё не до конца осевшей от взрыва гранаты пыли, среди кучи хлама, кусков домашней утвари и кирпича, были видны два силуэта на полу. Это были женщина и маленький мальчик лет пяти. Лицо женщины посекло осколками в кровавый фарш, мальчишке оторвало левую руку почти по локоть.

Оставив Папая с Карабасом, взводный и санинструктор вошли. Бегло осмотрев первый этаж, Камрад кивком головы отправил Борзого и гранатомётчика на второй этаж. Быстро наложив жгут на худое плечо и задрав окровавленную полосатую футболку на теле мальчика, Фил на ходу делал заключение:

— Он жив. Травматическая ампутация предплечья, проникающие ранения брюшной полости, травматический шок второй степени, он всё чувствует. Не знаю, сколько это продлится… — Фил достал шприц и посмотрел на Камрада. — Нужно принять решение, командир…

— Какое решение? — хмуро переспросил Камрад. — Ты о чём?

— Бабе пиздец, она уже готова, — Фил кивнул в сторону тела в хиджабе[19], — а у пацана серьёзные ранения. Ближайший передвижной ПМП километрах в десяти от нас плетётся, он столько не выдержит. Он будет долго и мучительно умирать.

— Что ты предлагаешь? — спросил взводный.

— Нужен кто-то обезбашеный, Камрад… — Фил несмело посмотрел на меня. — Я не смогут… Не бросать же его вот так…

— Второй этаж — чисто! — сказал спустившийся сверху Борзый. — Духа порвало. А это его семья, видимо?

— Похоже на то, — сказал взводный, вертя в руках АКМС, взятый из рук мёртвой мусульманки.

— Время идёт, командир… — напомнил о себе Фил, оглядываясь на лежащего рядом с Папаем Карабаса.

Дыхание мальчишки стало учащаться, и я не выдержал:

— Фил, набери в шприц несколько кубов морфина и выйдите все отсюда.

— В смысле? — не понял гранатомётчик. — Что значит, выйдите?

— Выйдите нахуй отсюда, я говорю! — перешёл я на крик.

Рука с готовым для укола шприцем застыла в нерешительности. Мысли роем пчёл летали в голове.

«Это ребёнок. Просто ребёнок. Так нельзя. Он не воюет и не убивает. Ему ещё играть в игрушки. Он даже наесться и напиться вдоволь не может…

Да, он ребёнок. Но он — ребёнок в семье игиловцев. Через пять-десять лет он уже будет бегать с автоматом, убивая направо и налево, и отрезать головы!

Грохнуть взрослого бабуина или его самку — вообще не вопрос. Но, блядь… Это же ребёнок. Примерно того же возраста, что и мой, который ждёт меня дома…

Ты же понимаешь, что ему в любом случае конец. Это не убийство, а облегчение его страданий. Ты же сам слышал слова Фила, он не выживет. Но, если это не сделать сейчас, он будет долго и мучительно умирать. И всё равно умрёт. Сможешь жить с этим? Уверен, что это не твоя пуля сейчас у него в животе?

Я, блядь, вообще ни в чём не уверен…»

В этот момент мальчик стал хныкать и тянуться здоровой ручкой к телу своей матери, глядя на её обезображенное осколками гранаты лицо.

— Умм… — тихим голосом произнёс мальчик, гладя пальчиками целой руки руку своей матери, — умми…[20]

Стараясь не попасть в кость, я несильно сдавил бедро мальчишки и ввел в него иглу, плавно надавливая на поршень шприца.

Осторожно, тур за туром, я снимал жгут с обрубка маленькой руки. Кровь из ран на животе уже перестала сочиться и выходила уже только из осколочной раны на маленьком локтевом суставе, унося с собой так и не начавшуюся толком жизнь. Мальчик повернул голову и его карие глаза уставились прямо на меня, будто заглядывая мне в душу. Толчки крови становились всё реже, и он засучил ножками, поджимая пальчики. Последняя слеза так и осталась в ресницах глаз, глядящих на меня. Веки удалось закрыть только со второго раза…

Все группы доложили о конце зачистки. Взвод Мономаха потерял одного командира отделения тяжёлым трёхсотым. Штурм посёлков был окончен. И только Фил раскачивался вперёд-назад, держа голову Карабаса на своих коленях и глотая слёзы.

Танк надрывно ревел, растаскивая плиты на месте братской могилы разведки. Перед этим, по приказу Камрада, он развалил дом, похоронив под обломками семейку, убившую Карабаса. Никто не собирался часами долбить землю, чтобы их закопать.

Заняв на краю посёлка двухэтажный дом, мы обустраивали быт в ожидании приезда Куска, Шума и Выдры с нашими личными вещами и имуществом взвода.

— Суки! — сокрушался Борзый. — Или перед отходом прострелили или шальными пулями посекло! Хана кубовику!

Жестяной кубовик на втором этаже занятого нами дома был прострелен в нескольких местах. Дом был удобно расположен для ведения наблюдения и бросать его из-за пробитого бака не хотелось. Было решено прошвырнуться по соседним домам в поисках целой ёмкости для водных процедур и стирки. Вскоре такую ёмкость нашли в одном из домов. Волоча её во двор занятого нами дома, все молчали. Видимо, каждый думал о своём: кто о смерти Вахи и Карабаса, кто о похороненных под обломками дома разведчиках, кто просто заебался от вторых суток на ногах и не хотел ворочать языком.

Дотащив кубовик во двор, стали думать, как его удобнее установить. Во дворе стояла стопка строительных блоков, видимо, прошлый хозяин или духи намеревались что-то здесь достраивать. По-быстрому соорудив небольшую своеобразную кабину из этих блоков и положив сверху для распределения веса деревянный поддон, мы долго пыхтели, устанавливая пластиковый бак на полтора куба сверху всего этого сооружения.

— И почему этим муслимам так тяжело летний душ во дворе установить, а? — кряхтя и отдуваясь ворчал Папай. — Жара же здесь почти круглый год стоит!

— Для мусульман оголённое тело — харам, — ответил Борзый, — только глава семьи может иногда снять одежду в жару. И то, частично и не прилюдно.

Звук приближающегося КамАЗа прервал рассуждения о местных нравах. Приехал наш шмурдяк.

Редаки с личными вещами Вахи и Карабаса лежали в середине двора. По негласному правилу все вещи убитого должны были разобрать его товарищи по оружию. Первым подошёл Мага. Узнав вчера о смерти Вахи, он долго оплакивал земляка. Никто не трогал кабардинца, дав ему вволю поскорбеть.

Открыв редак, Мага вынул из него систему питьевой воды и отошёл в сторону, глядя на остальных красными от бессонной ночи глазами. Вторым подошёл Фил. Забрав из рюкзака Карабаса комплект британского песчаного камуфляжа, он также уступил место остальным. Каждый забрал часть вещей товарища. Я забрал подсумки для автоматных магазинов на моллях, Борзому достался монокуляр с восьмикратным увеличением.

Продолжая выгрузку вещей и имущества, обливаясь потом, мы ждали приезда машины с техничкой, чтобы помыться и постирать шмотьё, пропитанное потом и пылью. Наконец, кое-как разобрав и разложив всё по местам, стали готовить место под кухню, выставив газовую горелку на строительных блоках и подключив её к пятилитровому газовому баллону.

Настала моя очередь дежурить на фишке, сменив на ней Папая. Осмотрев прилегающую территорию в бинокль, я поглядывал во двор, где уже суетились бойцы, разбиваясь по кучкам «на темы».

Ко мне наверх поднялся Шум:

— Как ты, братан?

— Ничего, пойдёт, — ответил я ему, — почему со всеми жрать не мутишь?

— Когда мы подъехали к посёлку, я двух куриц подстрелил! — расплылся в улыбке Шум. — Вот, жду, пока Кусок казан найдёт и оливковое масло. Буду жаркое делать! Ты в теме?

— Да, давай, — безразлично ответил я, — кто ещё в теме?

— Ты, я, Борзый и Кусок. Ты, действительно, как себя чувствуешь?

— То есть? — не понял я вопрос.

— Ну… — Шум замялся. — Я слышал о том ребёнке. Не могу себе представить, что у тебя сейчас внутри творится.