— Если я займу твою постель, то тебе негде будет лечь. А ведь ты устал больше меня. Тебе обязательно надо поспать.

— Со мной-то ничего не случится, а ты можешь простудиться. Ложись и обо мне не тревожься.

— Не пойду, — заупрямилась Эй Лоун.

Тогда Ун Ту Хан принес из шалаша свою лоунджи и накрыл ею плечи девушки.

Ун Ту Хан снова взялся за грабли, но работа не спорилась: он почувствовал, что руки его отяжелели, отчаянно заныла спина. Убрав солому, он сделал попытку сменить Эй Лоун, но она решительно отвела веревку, на которой водила волов.

— Отдохни, я сама управлюсь.

— Да я вовсе не устал.

— А мне уже не холодно.

— Трудно ведь бесконечно ходить по кругу.

Внезапно один из волов поднял хвост. Ун Ту Хан проворно бросил на землю охапку соломы.

— Скорей, скорей. Второй тоже оскандалился, — весело расхохотавшись, крикнула Эй Лоун.

— За ними только успевай, — проворчал Ун Ту Хан. Он остановил волов, отвел их в сторону, а сам присел отдохнуть. Достал завернутый в бумагу табачный лист, оторвал кусочек и положил его в рот.

— Когда ты закончишь все дела, ты уедешь домой? — спросила подошедшая к нему Эй Лоун.

— А ты хочешь, чтобы я остался?

— Я хочу, чтобы ты жил всегда с нами.

— Пока не вернется твой отец, я буду с вами.

— А ты оставайся и после того, как он вернется. Я не хочу с тобой расставаться.

От этих слов Ун Ту Хану стало жарко.

— Да, да, я хочу, чтобы ты был всегда рядом, — капризно повторяла Эй Лоун.

— А кормить меня будете?

— Конечно.

— А что твои отец с матерью скажут?

— Они тоже согласятся. Ты же будешь членом нашей семьи.

— Какой же я член семьи, если я вам даже не родственник.

— А мы с тобой поженимся.

Ун Ту Хан ничего не ответил.

— Ты не хочешь, чтобы я стала твоей женой?

Этот совершенно неожиданный разговор очень встревожил его. Он с опаской поглядывал на мать Эй Лоун, спавшую неподалеку.

— Я хочу, чтобы ты был моим мужем. Ун Ту Хан словно утратил дар речи.

— Отвечай же! — затормошила его девушка. — Почему ты молчишь?

Подчиняясь ее настойчивому требованию, он с трудом произнес:

— Я не смею и мечтать об этом. Ты только представь себе, как отнесутся к этому твои родители? Ладно, — он снисходительно махнул рукой. — Ступай-ка лучше спать. Я сам управлюсь, — и, ловко вскочив на ноги, направился к волам.

Жатва близилась к концу. На бескрайних облысевших полях, куда ни обратишь взгляд, возвышались холмики желтого обмолоченного риса. Но не долго радовали они глаз крестьянина: они мгновенно оказывались в амбарах богачей, а в память о себе оставляли лишь непомерную усталость и беспросветную нужду. Никогда еще цены на рис не падали так низко, как в нынешнем году. Крестьяне совсем приуныли. Все надежды расплатиться с долгами рушились. Неосуществимой мечтой стали они и для семьи У Аун Бана. Поняв, что женитьба на Эй Хмьин опять откладывается на неопределенный срок, Тхун Ин загрустил. Рис, который сейчас жала и обмолачивала семья У Аун Бана, уже не принадлежал им. Он стал собственностью помещика, как и земля, на которой родился и вырос У Аун Бан. Нынешнего урожая было недостаточно даже для покрытия долгов. И печальнее всего то, что никакого облегчения не мог им принести и следующий год: значит, снова придется идти в кабалу. Тхун Ин не знал, как быть: он устал от непосильного труда и беспокойных раздумий. В настоящий момент он работал один. Отец его по заданию У Шве Тейна отправился в Муэйни, мать была занята дома по хозяйству, сестренка чувствовала недомогание и в поле не выходила.

— Тхун Ин! — раздалось внезапно за его спиной. Обернувшись, он увидел Эй Хмьин.

— Здравствуй. Ты чего пришла?

— По тебе соскучилась.

— Что-нибудь случилось? — допытывался он с беспокойством.

— Я слышала, ты женишься на Твей Мей? — Ее голос дрожал от волнения.

— Что ты мелешь ерунду? Кто тебе сказал?

— В деревне говорят. Вот, мол, закончится уборка риса, и вы сыграете свадьбу.

— Чепуха это, — грубо оборвал он девушку.

— Может быть, и чепуха, но так говорят!

— А кто распространяет эти глупости?

— Кто же, как не она сама! Она всем рассказывает, что вы любите друг друга, что ты ее обнимал, целовал и обещал на ней жениться. — По щекам Эй Хмьин потекли слезы.

Тхун Ин слушал вне себя от удивления. Того, что он ее обнимал и целовал, он отрицать не мог. Но разве он обещал на ней жениться?!

— Вранье все это!

— Но если вранье, то зачем она сама себя позорит? Да и сестра твоя говорит, что у вас с Твей Мей любовь. Я дольше так не могу. Мне больше жить не хочется. — Она закрыла лицо руками.

— Никому не верь, Эй Хмьин, — успокаивал он девушку. — Пусть говорят, что угодно. Я женюсь только на тебе. — Но Эй Хмьин разрыдалась пуще прежнего.

— Да перестань же ты реветь, — окончательно теряя терпение, прикрикнул на нее Тхун Ин.

— Как же мне не плакать, когда у меня мужа отнимают?

— Как с тобой тяжело!

— Тебе тяжело? Тебе тяжело оттого, что я тебя наконец раскусила!

— Опять ты за свое. Я и без того расстроен. Почти весь рис за долги придется отдать. Где взять денег на свадьбу?

— Значит, ты не женишься на мне? Значит, свое обещание жениться берешь обратно?

— Ну как же мы можем жениться, когда у меня нет ничего, кроме долгов?! Где я возьму денег? Давай подождем еще годик, — пытался он урезонить разбушевавшуюся девушку.

— Врешь ты все! Ты просто хочешь жениться на своей Твей Мей. Значит, все, что болтают, — правда! — кричала она, совсем уже не владея собой.

— С тобой действительно не договоришься. Ты мне не веришь и не хочешь ничего понимать.

— Но я же тебе давно сказала, что мне все равно, на чем мы будем спать. Проживем и без постели.

— Сейчас уже не об одной постели речь. На что мы жить-то будем?

— Не помрем с голоду. Я умею плести из бамбука циновки. Еще что-нибудь придумаем. Умоляю, не бросай меня. Я не могу без тебя жить.

Сконцентрировав всю свою волю, он все еще надеялся найти какое-нибудь компромиссное решение.

— Какую отговорку придумаешь ты снова? — спросила она с иронией.

— Хорошо, поженимся, как только я закончу уборку.

Лицо Эй Хмьин просветлело.

— Я верю одному тебе и больше никаких сплетен слушать не буду.

— А плакать будешь? — улыбаясь, спросил Тхун Ин, стирая ладонью с ее щеки слезы.

— А ты не огорчай меня, тогда я и плакать не стану.

— Ладно, ступай домой, мне работать надо.

— Уйду, уйду, свою Твей Мей ты не прогоняешь, — снова заворчала Эй Хмьин.

— И кто научил тебя так ехидничать! — сказал он, ласково щелкнув ее по носу. Девушка улыбнулась.

— Ты что улыбаешься? Отвечай, когда спрашивают!

— Никто. Сама научилась. Ладно, я пошла. А то у тебя дело стоит. — Она приветливо помахала ему рукой и направилась в сторону деревни.

Тхун Ин еще с минуту постоял, глядя ей вслед, задумчиво покачал головой и снова принялся за работу. Тревожные мысли не покидали его ни на мгновенье. Вопрос о женитьбе был окончательно решен, а вот где найти средства к существованию? Не может же он позволить, чтобы его семья жила на те жалкие гроши, которые, возможно, удастся заработать Эй Хмьин? Чем больше силился придумать он что-нибудь реальное, тем больше приходил в отчаяние. Земля, на которой он родился, вырос, которую, не щадя сил, поливал своим потом, не могла выручить его из беды, а оставить единственное занятие, на какое он был способен — выращивание риса, — у него не хватало ни мужества, ни решимости.

У Шве Тейн постоянно твердил Тхун Ину, что виной всему не только помещики и ростовщики, а главным образом англичане. Но Тхун Ин это и сам отлично понимал, ежечасно испытывая их гнет на собственной шкуре. «Мы будем голодать до тех пор, — говорил У Шве Тейн, — пока не обретем независимость. Англичане навязали стране систему, при которой весь народ нищает, а небольшая кучка негодяев обогащается. Мы должны вынудить их покинуть Бирму. Только народное бирманское правительство обеспечит крестьянам нормальные человеческие условия жизни». Слова У Шве Тейна были для Тхун Ина непреложной истиной, и хотя он за всю свою жизнь ни разу не видел англичан, а знал о них лишь от отца, У Шве Тейна и Ко Шве Чо, тем не менее ненависть к поработителям горела в нем неистребимым пламенем и росла из года в год, пропорционально все увеличивающимся трудностям. Теперь это уже было не бессильное отвращение, а твердое убеждение в своей правоте, умноженное на железную решимость не отступать до последнего предела.