Нас не сломить
ГОРЕЧЬ И НАДЕЖДЫ
Когда Пушкин решил написать историю Пугачева, сделать это было нелегко. И хоть еще доживали свой век последние участники и свидетели крестьянской войны, сохранившиеся документы были глубоко запрятаны в архивах, а для историков неофициальных эта тема оказалась под запретом. В памяти потомков грандиозная крестьянская война, потрясшая Россию, волей правительства и навсегда запуганных дворян превратилась в неорганизованный, слепой, жестокий бунт, вспоминать о котором считалось признаком дурного тона либо нелояльного образа мыслей.
В официальной «Синей книге» английского правительства о крестьянском восстании в Бирме в 1930—1932 годах утверждалось, что «бунт в Таравади» был спровоцирован стремившимся к власти религиозным фанатиком, который обманул темных крестьян, веривших в приход нового короля. И до тех пор, пока в 1948 году Бирма не добилась независимости, о восстании вспоминали редко, а колониальные власти лгали, все более уверенно и велеречиво по мере того, как шли годы и все труднее было отыскать правду. Правда открылась лишь в последние годы.
«…Вот то самое рисовое поле, на котором развернулся второй бой нашей революции… 23 декабря отряд армии галонов[1] вышел из деревни Иедике, и мы увидели на краю поля линию шлемов. Можно было подумать, что наши враги лежат в грязи, но мы в это не поверили. Тогда один из разведчиков взобрался на холм и сообщил, что англичане поставили свои шлемы на валик поля, а сами спрятались в кустах… Это была хитрость, но мы в ной увидели и страх перед нами. И мы открыли огонь. Правда, у нас было только одно двуствольное ружье и самодельные луки. Мы ранили их офицера, и они побежали… и мы тогда поняли, что можем побеждать»[2].
Так рассказывал старик У По Тейн, один из оставшихся в живых галонов — солдат крестьянской революции, когда несколько лет назад комиссия историков и журналистов, собиравшая материалы о крестьянской войне, приехала в округ Таравади, чтобы опросить очевидцев. Историкам удалось отыскать сотни людей как в Таравади, так и в других областях Бирмы, отлично помнивших события тех лет, избегших арестов и казни, либо вышедших из тюрем, когда в 1942 году англичане бежали из Бирмы от наступающей японской армии.
Теперь никто уже не называет крестьянскую войну «бунтом в Таравади» и не пытается свалить всю вину на властолюбивого фанатика либо на суеверия крестьян. Горькая и славная правда истории воздала должное героям, позволила, с высоты миновавших десятилетий, осознать истинные масштабы и понять движущие силы восстания…
Англичане завоевывали Бирму по частям, словно откусывая от пирога, пока не остался последний кусок, который можно было проглотить целиком. Первая англо-бирманская война произошла в 1824 году. Через четверть века, после второй войны, Бирма лишилась всех южных провинций и выхода к морю. В 1885 году пала ее столица — Мандалей, и Бирма стала провинцией Британской Индии. Еще несколько лет продолжалась партизанская война. Не смирившиеся с потерей независимости бирманцы оказывали сопротивление, но постепенно Бирма превратилась в почти образцовую колонию, спокойную и послушную. Хозяевами в ней были английские чиновники и дельцы, а также торговцы и ростовщики, приехавшие из Индии и Китая, — нужная англичанам прослойка между ними и бирманцами, «гражданами второго сорта». Правда, это относилось не ко всем бирманцам. Были и исключения — бирманцы-чиновники, полицейские, помещики, деревенские старосты… Люди богатые, влиятельные, дружно противостоявшие основной массе населения страны.
Нельзя сказать, что жизнь бирманского крестьянина в доколониальные времена была сладкой. Но все-таки крестьянин имел свой клочок земли, выращивал на нем все, что нужно для жизни, а излишки продавал на рынке, покупая взамен у ремесленников одежду, орудия, утварь.
Завоевав Бирму, англичане превратили ее в рисовую житницу империи. Традиционная структура бирманской экономики была разрушена, крестьянское хозяйство перестало быть натуральным — крестьяне должны были производить товарный рис, продавать его, а нужные предметы привозились теперь из Англии и Индии. Отныне жизнь крестьян зависела от того, какую цену заплатят им за рис. А цены на рис были неустойчивы, диктовались они не только ситуацией на мировом рынке, но и английскими и индийскими торговцами, которые объединялись в тресты, скупали рис за бесценок, держали в складах, пока не поднималась на него цена, и лишь тогда вывозили из страны. Крестьянину полученных за урожай денег не хватало до следующего урожая. Он шел к ростовщикам, торговцам, помещикам. Деньги ему давали — но под большой процент, и залогом становилась земля. Крестьяне продолжали обрабатывать ее, но уже на положении арендаторов, батраков. И заколдованный круг, в который попадали бирманские крестьяне, разорвать было невозможно. Из года в год они все глубже залезали в долги и окончательно разорялись.
В конце 20-х годов начался мировой кризис. Разумеется, бирманские крестьяне не знали о том, что бедствуют не только они — остаются без работы фермеры и рабочие в США, Англии, Франции… Но зато они твердо знали — их разорение помогает богатеть торговцам и помещикам. Каков бы ни был урожай, крестьянин все равно оставался в убытке, налоги росли, и платить их требовалось как раз перед началом уборки риса, когда и в лучшие времена денег в хозяйстве не было.
Все объединились против бирманского крестьянина. Все были его врагами: и сборщики налогов, и помещики, и торговцы, и даже свой староста, который больше всего боялся лишиться места и потому помогал отнимать у крестьян последний рис.
В 1928 году национальная организация ГСБА (Генеральный совет бирманских ассоциаций) послала одного из членов своего центрального комитета, Сая Сана, обследовать положение крестьян. Несколько месяцев Сая Сан ездил из деревни в деревню и пришел к выводу, что, если жизнь крестьян еще более ухудшится, неизбежен взрыв. Сая Сан понимал, что восстание крестьян без руководителей, организации и оружия обречено на поражение.
Но события развивались быстрее, чем Сая Сан мог предвидеть. Взрыв назревал, а у Сая Сана и его сторонников, называвших себя галонами, еще не было оружия, и влияние их ограничивалось в основном округом Таравади. Как человек мужественный и незаурядный, Сая Сан понимал, что в бирманских городах нет еще сил, способных реально поддержать крестьян. Более того, он вышел из ГСБА, чтобы не навлекать подозрения на своих бывших товарищей. Восстание неизбежно, оно начнется независимо от того, возглавят его галоны или нет. И, осознавая обреченность восстания, не видя союзников, Сая Сан решил поддержать лозунги, выдвинутые самими крестьянами, руководившие бирманцами в сопротивлении англичанам в конце XIX века: изгнание иноземцев, восстановление независимого бирманского королевства. В этом случае центром, знаменем восстания должен был стать новый король Бирмы, а так как потомки последних бирманских королей мирно доживали свои дни, чураясь крестьян, и никогда не стали бы жертвовать собой ради справедливости, роль «короля» взял на себя сам Сая Сан, бывший политик, бывший монах, бывший специалист по народной медицине.
Как часто бывает: кардиналы — бо́льшие католики, чем сам папа. Британский губернатор Бирмы уехал в отпуск и возложил свои обязанности на верноподданного бирманца, сэра Британской империи Маун Джи. В декабре 1930 года сэр Маун Джи приехал в округ Таравади, чтобы провести там торжества, раздать награды старостам. Во время празднеств к Маун Джи обратились крестьяне с просьбой отсрочить уплату налога до нового урожая — все равно платить нечем. Окруженный английскими советниками и чиновниками, желающий доказать свою преданность хозяевам, сэр Маун Джи в резкой форме отказался принять петицию и приказал продолжать сбор налога.
