Так и мне что-то приснилось, но я почти не помнила. Словно это было очень давно, и отчего-то только сейчас я решила вспомнить. В памяти всплывали красные волосы и мертвые белые глаза, но, наверно, мне казалось, что это были мои воспоминания. Чьи-то чужие. Кто-то спихнул эту гадость на меня, чтобы самому не страдать. Я объясняла свои провалы в памяти разным абсурдом. Мне подходили любые объяснения, которые затыкали беспокойства. Временно становилось легче.

Но напоминал, что сны были явью, длинный шрам.

Наутро Роберта говорила о завтраке и планах на день. Я отказалась от всего, что она предлагала и удрала от нее. Вернувшись домой, я села на диван и погрузилась в забытье.

Больше всего беспокойство вызывало равнодушие. Я думала о ведьме, но без страха перед ней. Вспоминала о произошедшем как о чем-то обыденном. Заталкивая событие в дальний ящик памяти, я закрыла его. Переживания на этом прошли.

День шел за днем без забот и тревог. Ночь сменялась ночью. В раздумьях слишком быстро шло время, и я выплыла из омута тогда, когда постучались в дверь.

На пороге стоял счастливый Ролан. В руках он держал мольберт.

— Держи обещанное!

— Спасибо.

И захлопнула дверь.

Я долго смотрела на мольберт, вспоминая, зачем он мне. К вечеру память сжалилась надо мной и позволила вспомнить о музее, картине и Вальтере. Я не представляла, сколько дней я просидела дома и не ходила к нему. Взяв мольберт и краски, я отправилась в архив.

Вальтера я не заметила. Он был мне не нужен. Устроившись в своей архивной комнате, я быстро сделала набросок карандашом. В верхней части я нарисовала тучное небо. Низ холста, занимавший одну треть картины, занимала земля. На поле шло сражение людей. Слева в небе находилось большая голова злого волка. Справа — страшное лицо человека. Я взялась за краски. Раскрашивала фон, который становился все мрачнее. Хмурые тучи нависали над воинами. Два главных идейных вдохновителя сталкивали лбами свои лагеря, приказав драться до последней капли крови.

Шею обожгло чем-то холодным. Я испугалась нового заключения. Вспомнилась темная тесная комната без света. В архиве не доставало только запах трав.

— Как у тебя дела? — спросил Вальтер. Он гладил шею и плечи, чтобы успокоить. Я убрала его руки.

— Хорошо. У меня все хорошо.

— Тебя долго не было. Я начинал беспокоиться, что ты покинула нас.

— Нет. Я... вдохновение искала.

Вальтер обратил взгляд на картину.

— Животное против человека. Интересно, но мне кажется, эта тема часто поднимается и разжевана до каши. Кто мы — животное или человек?

— Я пишу о другом. Это битва двух зол. Животное — это проклятие оборотня. Превращенного по своей воле для защиты рода, но озлобленного против врага. Чем добро лучше зла, если оно действует силой? Оборотни не могут быть на светлой стороне. Справа — это род мертвецов. Они сражаются против оборотней. Звери уничтожают их, потому что мертвые противопоставлены живому — им. Мертвецы тоже попадают в категорию зла, потому что убивают. Волк принес голод. Мертвец принес смерть. А человек — войну. Все они были людьми. Быть человеком, это ли не худшее проклятие?

Я повернулась к нему. Вальтер выглядел пораженным.

— Не нравится мне, как ты рассуждаешь.

— Тогда не мешайся, — ответила я ему и отвернулась.

Я рисовала до тех пор, пока не обнаружила себя дома. Легла спать и забылась до следующего дня. Дождавшись вечера, я шла в архив, садилась за рисование и опять забывалась. Сколько я могла жить такой жизнью, не замечая людей и забывая, как добралась домой? Иногда в архиве я обнаруживала еду. Значит, Вальтер заходил — беспокоиться. Сконцентрироваться не выходило. Дни пролетали, а я не могла зацепиться ни за один из них. На замену равнодушию приходили отчаяние и беспомощность. Я пыталась выплакаться, но не было слез. Жалеть себя тоже не получалось. Когда подходил Вальтер, я рычала на него и просила покоя. Он уходил, становилось тоскливо. Ролана и Роберту я давно не видела, а когда они приходили, не открывала им дверь. Я по-тихому всех ненавидела и готовилась взорваться. Мне было настолько плохо, что становилось тяжело. Чувства и воспоминания давили как груз, который тащить одной было невыносимо.

Я сильнее злилась, и картина выходила жестокой. Мазки кисти стали резкими. Рука рисовала грубо, чувствуя боль другой. Мертвец превратился в вампира, отрастив клыки.

Я не заметила, как закончилось лето, и наступила осень.

Злость ушла вместе с окончанием картины. Я сделала последний черный мазок и вздохнула с облегчением. Еще недавняя буря разрушала все на своем пути, вдруг осталась позади. Оказавшийся в центре шторма корабль вышел в спокойную воду. Люди поняли, что спаслись. Облака расступились, и выглянуло солнце. Такое нежное и любящее, что наслаждаешься, как оно ласкает своими лучами. И ветер из врага превращается в друга. Вот только он со всей ненавистью стремился уничтожить жизнь и неожиданно смилостивился. Стал мягким и ручным.

Вместе с солнцем оживляется все вокруг. Оно одаривает своим теплом и просто не остается иного выхода, как проснутся. Сквозь желтый свет увидеть, что не так плоха моя жизнь. Есть месту страху, от него никуда не деться. Есть разочарование — все мы учимся на своих ошибках. Но еще больше в наших душах занимает светлые чувства: прощение, радость, надежда и даже жалость. Я сожалела о своем поведении, грубо повела себя с Вальтером. Незаслуженно плохо отнеслась к нему.

Отчего-то бывает очень трудно сказать слова извинений. Я стыдилась подходить к нему и тем более оправдываться. Что происходило со мной последний месяц, я не знала. Шок ли это, апатия? Я боялась, что за это время Вальтеру от меня досталось.

Я пошла за ним, но не нашла в архиве. Осторожно со свечой в руке я поднялась по лестнице в библиотеку. С видом сорокалетнего затворника он склонился над книгой. Волосы выбились из ровного ряда и упали на лоб. Небрежно были закатаны рукава. Идеальный во всем Вальтер перестал следить за внешним видом. Я заметила рядом с ним еще несколько книг. Вальтер устало протер глаза и взглянул на меня.

— Ты пошла домой?

— Нет, я к тебе.

— Ко мне?

Он был удивлен и мне это не понравилось. Похоже, за месяц мы разучились общаться. Я не помнила его лица в последних воспоминаниях. Хотя за это время я многое успела позабыть. Даже то, что этому цветку нужно внимание. Я упустила его, но готова исправиться. Я улыбнулась, когда подошла к нему. Он тоже. Только по-прежнему выглядел состарившимся.

— Мне кажется, как будто прошло несколько лет. Ты успел постареть, пока меня не было.

— У меня те же ощущения. Я не только постарел, но и устал. Так сильно, что даже спать не хочется.

— Сколько ты здесь сидишь?

Я посмотрела на стопку книг. Английская проза девятнадцатого века.

— Надоело переписывать книги. Взялся за чтение. Перечитал несколько знакомых книг. Сегодня я побывал в старой Шотландии с ее идеальными героями и благородными разбойниками.

— Так вот о чем ты мечтаешь?

— Совсем нет.

— Тогда зачем тебе английские романы?

— Чем современнее писатель, тем меньше он уделяет чувств на описание. Легко представлять картину, когда она описана в мелких деталях и внимание уделено соответствующее. Наши же романы — это сухой сюжет, растянутый на большой объем страниц крупным шрифтом. Сплошная вода, словно попал в океан, и нет ни одного спасительного бревна. Не за что зацепиться и отдохнуть. Кажется, я сам очерствел, читая нынешние романы. Я узнал много нового, взамен забыв о старом. Забыл, какие чувства может вызвать даже одно слово.

— Например?

— Любое. Вставленное к месту слово заиграет новым смыслом. На улице гуляет ветер и тревожит покой деревьев. Слышишь, их ветки стучатся к нам через стены библиотеки? Я долго слушал, как они скребутся. Думал, так и проведу ночь в одиночестве с непогодой. Но кто-то сжалился надо мной. Ко мне пришла ты, а в руках свеча. Свет от нее горит ярче, чем от моей.