— Ладно, — сказала я. — Посижу.

Прилегла рядом с ней, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Потом я начала тихонько напевать, и она, улыбаясь, закрыла глазки. Открыла их, когда я умолкла.

— А какие слова у этой песни?

— Э-э-э... — С ответом я нашлась не сразу.

Песня была из далекого прошлого, на древнегреческом диалекте, на котором уже никто не говорил. Мне пел ее когда-то мой муж... Перевести слова вот так, с ходу, я не могла и поэтому запела на родном языке. Звуки его, некогда привычные, казались теперь странными, и слова выговаривались с некоторой запинкой.

Кейла, слушая, вроде бы заснула. Допев, я выждала несколько минут, потом осторожно поднялась с кровати. Девочка не шелохнулась. Тогда я выключила свет, вышла из спальни и вернулась к игрокам в «Монополию».

— Луддиты сжигают фабрику. Плата пятьсот долларов. — Бренди, глядя на карточку «Шанс», скорчила гримасу. — Слабовато.

— Я больше заплатила, когда фабричное законодательство урезало использование детской рабочей силы, — сказала Мэдди.

Как я и надеялась, она чувствовала себя уже вполне непринужденно.

Кендалл бросила кости и продвинула вперед на три номера миниатюрную оловянную книжечку «Оливер Твист».

— Мне нужна работа, чтобы иметь капитализм для инвестиций.

— Капитал, — поправили ее все хором.

Кендалл посмотрела на меня.

— Я могла бы поработать у тебя в магазине. Подпольно.

— Типа складывать книги в подпол? — спросила Бренди.

Кендалл сделала вид, что не слышит.

— Тебе не нужен помощник?

Я взъерошила ей волосы.

— Пока не подрастешь — увы.

Мэдди двинула вперед оловянный ткацкий станок.

— Да, пока ты только играть умеешь. С таким помощником — конец магазину.

Бренди спросила у меня:

— Как тебе работа управляющим? Труднее?

— Да нет... просто немного другая.

Кендалл просветлела.

— Я могу работать на твоем прежнем месте.

— Извини. Его нету. Мэдди заняла.

Она вздохнула.

Сет выставил еще никем не купленную фабрику и зашуршал деньгами.

— Как девочки, легли без скандала?

— Да. Только Кейла не сразу заснула. Боялась кошмаров.

Он поднял на меня удивленный взгляд.

— Она сказала это? Разговаривала с тобой?

— О, у нас была долгая беседа. Смеялись, плакали, делились страхами и надеждами... Думаю, ее ждет карьера оратора.

— Кто такой «оратор»? — спросила Кендалл.

— Человек, который выступает перед публикой, — объяснила Мэдди. — Произносит речи.

— А. Ну, дяде Сету оратором не стать.

Все засмеялись.

— Не стать, — подтвердила Мэдди. — Мне тоже.

Сет дал ей пять.

— Интроверты объединяются.

Бренди снова выпал «Шанс». Она застонала.

— Холера! Сколько можно!

Когда вернулись наконец брат и невестка Сета и мы отправились восвояси, Мэдди порадовала меня признанием, что чудесно провела время.

— С такими умненькими детьми, как у Мортенсенов, можно иметь дело. Терри и Андреа мне тоже понравились. Хорошие в этом роду гены.

— Да, — согласилась я.

Про себя я решила, что Мэдди надо почаще выводить в люди. Это шло ей на пользу — повеселела, глаза заблестели. Вечер удался. Завезя ее к Дагу, я поехала домой. Боги парковки меня покинули, место нашлось только за пять кварталов. Пока шла пешком, по дороге попался газетный автомат. На работе я обычно просматривала заголовки, но в тот день не успела. Поэтому остановилась перед ним, и вскоре мое внимание привлекла одна статья.

Говорилось в ней о мужчине, который стал жертвой иллюзии. Ему приснилось во сне, что если он переплывет пролив Пагет, его нуждающаяся семья разбогатеет. Увы, далеко он в ледяной воде не уплыл — утонул. Парадокс заключался в том, что его жизнь была застрахована на солидную сумму. И, хотя поступок этот можно было счесть суицидальным, компания собиралась страховку выплатить. Его семье предстояло-таки разбогатеть.

Мне представился вдруг этот бедняга, исчезающий в темных волнах. Вспомнилось сегодняшнее утро, вернулось странное ощущение холода и сырости. Дыхание на миг остановилось, как будто легкие были полны воды. Я обхватила себя руками, вся дрожа. Вода. Кругом вода. Холод. Тьма. Удушье...

Кое-как стряхнув наваждение, я заставила себя наконец сдвинуться с места. И поспешила домой — греться.

— Ты снова здесь? — изумился Данте, когда я вошла на следующий день в его заведение, где было, как обычно, пусто. — Вот уж не думал, что появишься.

— Я тоже, — призналась я.

Тут меня с моими проблемами не ждали, но больше идти было некуда.

— Почему ты до сих пор не разорился?

— Сам не понимаю. Пришла ты, конечно, не для того, чтобы подарить мне лучшую в моей жизни ночь. Шанс с «Эль Гаучо» уже упустила...

— Я пришла, потому что снова видела сон.

— Суккуб, ты меня используешь. — Он вздохнул, уселся за свой колченогий стол. — Ладно, рассказывай.

Я устроилась напротив и поведала о событиях последнего сна.

— Сюжет, однако, развивается неторопливо, — сказал он, выслушав. — Секунд тридцать прибавилось?

— Это что-нибудь значит?

— Черт меня дери, если знаю.

Я прищурилась.

— Ты самый поганый толкователь на свете.

— Неправда. — Он облокотился на стол, подпер рукой подбородок. — Я хороший толкователь. Просто в твоем сне нечего толковать. Это плач подсознания о бесплодии. Скорее всего. А еще — свидетельство дурного музыкального вкуса. Ты каждый раз слышишь эту песню?

Я только вздохнула.

— Сон явно не пророческий, поскольку иметь ребенка ты точно не можешь. — Он с задумчивым видом побарабанил пальцами по столу. — А усыновить?..

— Это была моя дочь, — твердо сказала я. — Моя плоть и кровь. Я это чувствовала.

— Ладно. Не мне спорить с иллюзорным материнским инстинктом. Тем более что на самом деле это неважно. Содержание сна, я имею в виду. А что важно, как я понимаю, — так это потеря энергии.

Я готова была его обнять.

— Ну наконец-то. Ты признал, мать твою, что это важно.

— Сложилась повторяющаяся последовательность, которую уже нельзя считать случайной.

— И что же это значит?

— Ты хочешь слышать мнение самого поганого толкователя на свете?

— Черт... Говори уже!

— Будь ты человеком, я со всей уверенностью сказал бы, что тебя захватили.

Я вздрогнула.

— Что? Как это понимать?

Он задумался. Накрыл мою руку своей и рассеянно принялся поглаживать. Я не отреагировала, потому что в голове так и звенело слово «захватили». Тут же вспомнилась малышка Кейла.

«Чудовища... они летают в воздухе и приходят в человеческие сны».

— Мы оба знаем, — сказал наконец Данте, — что во вселенной есть множество сверхъестественных существ. Некоторые обитают в мире снов и не имеют никакого представления о гуманности. Как, впрочем, и ты. И не очень-то, честно говоря, они от тебя отличаются. Тоже жаждут человеческой жизни и энергии и высасывают их через сны.

— Но со мной же они не могут этого делать?

— Хм. — Он отпустил мою руку. — Вроде бы так. Ты не вырабатываешь собственной энергии. А тоже ее воруешь. Но кто их знает?

Я содрогнулась. При мысли о том, что какое-то существо — паразитирующее — захватило меня и высасывает жизнь, мне стало тошно. Хотя я и понимала, что делаю то же самое, и с моей стороны его судить — лицемерие.

— Но... что это может быть за существо?

— Понятия не имею. Не знаток.

— Ты же толкуешь сны! Должен знать все о сновиденных... тварях!

— Сверхъестественные твари — область Эрика, не моя. Спроси у него.

— Ты самый поганый толкователь на свете.

— Это я уже слышал. — На лице его вновь появилось насмешливое выражение. — Ну так как, займемся сексом?

Я встала.

— Нет!

Данте развел руками.

— И что тебе еще нужно? Полезную информацию ты на сей раз от меня получила. Неужели доза помешает... пусть и маленькая?