— А если я не смогу? — хрипло спросил Сэйтан.

— Это будет конец Крови.

Деймон перетасовывал колоду карт, когда Леланд взглянула на часы — снова. Они играли уже почти два часа, и если у этой дамочки имелся свой режим, то она отпустит его наконец через десять минут или же по окончании следующей партии. Зависит от того, насколько она растянется.

Уже в третий раз на этой неделе Леланд просила Деймона составить ей компанию в личных покоях. Он ничего не имел против карт, но его изрядно раздражало, что мать Джанелль настаивает на том, чтобы играть в ее гостиной, а не в большом зале внизу. И бесконечные кокетливые замечания за завтраком о том, как прекрасно они вчера провели время, раздражали его еще больше.

В первое утро после их посиделок за картами Роберт побагровел от гнева, слушая болтовню Леланд — до тех пор, пока не заметил, что Филип тоже тихо беснуется. С того самого дня, поскольку раб для утех не считался «настоящим» мужчиной и, соответственно, соперником, Роберт ласково похлопывал Леланд по пухлой ручке и говорил, как он счастлив, что она сочла Сади таким прекрасным компаньоном и столь часто обеспечивает его работой.

Филип же, с другой стороны, стал ужасающе резок, швыряя Деймону список дел на день и практически выплевывая приказы. Вдобавок он присоединился к девочкам во время их утренней прогулки, идя между ними и тем самым заставляя раба для утех плестись следом.

Деймона не обрадовала реакция обоих мужчин, а Леланд притворялась, что совершенно не замечает напряжения, тем самым раздражая его еще больше. Оказалось, она вовсе не была пустоголовой, бестолковой женщиной, как он поначалу решил. Когда они наедине играли в карты и Леланд полностью концентрировалась на следующих ходах, он видел в ней хитрость и способности к притворству, которые помогли ей влиться в круг общения Роберта.

Правда, это совершенно не объясняло, зачем она использует его в качестве раздражителя. Филип и без того достаточно ревновал к своему брату, завидуя тому, что у него есть право лежать рядом с Леланд в постели. Было совершенно не обязательно заставлять его нервничать еще из-за одного мужчины.

Деймон подавил свое нетерпение и сосредоточился на игре. Его не касалось, почему Леланд все время посматривает на часы. У Верховного Князя были свои причины желать, чтобы этот вечер побыстрее закончился.

Наконец, освободившись от ее общества, Деймон направился в маленькую библиотеку с книгами по Ремеслу. Обнаружив, что там пусто, он с трудом подавил желание выплеснуть свое раздражение, разгромив всю комнату.

Вот почему его так раздражало неожиданное внимание Леланд. Джанелль всегда под покровом ночи бродила по дому, в конце концов пробираясь в библиотеку, и Деймон обычно находил ее там согнувшейся над очередным старым томиком, посвященным Ремеслу. Он вторгался в ее мир ненадолго, никогда не спрашивал, зачем она ходит по дому в такое время, и частенько бывал вознагражден столь же краткими, хотя иногда удивительно интересными беседами.

Эти обрывки разговоров зачаровывали его. В Джанелль имелась потрясающая смесь невинности и темной проницательности, невежества и знания. Если на протяжении их беседы Деймону удавалось понять, из какой секции она выудила книгу, то иногда, после утомительной умственной работы, он распутывал сложную вязь слов, начиная понимать часть сказанного. В остальные моменты он чувствовал себя так, словно держит пригоршню кусочков из мозаики размером с Шэйллот. Это изрядно раздражало его — и в то же время зачаровывало.

Деймон почти отказался от надежды, когда дверь неожиданно открылась и Джанелль нырнула в проем. Поспешно подвинувшись, чтобы девочка ненароком не коснулась его бедра — он старательно избегал подобных случайностей, поскольку не был уверен в своей реакции, — мужчина поддержал ее за плечо, не давая убежать прочь. Она ведь не знала, что в комнате кто-то есть.

Он ощутил головокружительное удовольствие оттого, что Джанелль, казалось, совсем не удивилась, обнаружив его здесь. Когда Деймон закрыл дверь и зажег закрытый светильник, девочка правой рукой взъерошила волосы — верный признак задумчивости.

— А тебе нравится играть в карты? — спросила она, когда они устроились на темно-коричневом кожаном диване на пристойном расстоянии друг от друга.

— Да, — осторожно отозвался Деймон. Интересно, в этом доме происходило хоть что-то, о чем она не знает? Эта мысль ему не понравилась. Если Джанелль знает, чем именно он занимается с Леланд, значит, для нее нет тайны и в его визитах в комнату Александры?

Джанелль взъерошила волосы.

— Если утром пойдет дождь и мы не сможем пойти гулять, возможно, ты согласишься сыграть в карты со мной и Вильгельминой?

Деймон немного расслабился.

— С большой радостью.

— А почему Леланд никому не скажет, что вы просто играете в карты? Для чего ей эта таинственность? Она что, всегда проигрывает?

— Нет, она далеко не всегда проигрывает. — Деймон изо всех сил пытался не ерзать нервно по дивану. Почему Джанелль задает сегодня столько неудобных вопросов? — Думаю, дамам нравится убеждать других в том, что существует какая-то загадка.

— Или же они просто могут знать что-то, чему лучше оставаться тайной.

На мгновение Деймон забыл, как дышать. Правая рука стиснула подлокотник дивана, и он вздрогнул от боли. Проклятье! Он все-таки совершил одну ошибку. Нужно регулярно сцеживать яд из змеиного зуба, а Деймон не взял на себя заботу отыскать легкоусвояемый состав, прием которого обойдется без неприятных последствий.

Джанелль пристально смотрела на его руку.

Ощутив некоторое беспокойство, Деймон отодвинулся немного, небрежно опустив руку на колени. Он хранил секрет змеиного зуба много веков и не собирался поверять его двенадцатилетней девочке.

Однако он не учел ее упорства и силы. Пальцы Джанелль сомкнулись на его запястье и потянули руку вверх. Деймон сжал руку в кулак, чтобы спрятать ногти, и попытался вывернуться из ее хватки. Когда это не удалось, он сердито зарычал. Этот звук заставлял сильных, крепких мужчин пятиться в страхе, а королевы, услышав его, невольно задумывались о том, следует ли сейчас отдавать свои приказы.

Джанелль же всего лишь спокойно посмотрела Деймону в глаза. Он первым отвел взгляд и, слегка задрожав, покорно разжал пальцы, позволяя осмотреть их.

Ее прикосновение было легким как перышко, мягким и знающим. Девочка по очереди изучила каждый палец, особое внимание уделяя длине ногтей, и наконец остановилась на безымянном.

— Этот теплее, чем прочие, — произнесла она, словно разговаривала сама с собой. — И под ним определенно есть что-то еще.

Деймон подпрыгнул, почти стащив Джанелль с дивана, после чего она наконец отпустила его руку.

— Не трогайте его, Леди, — напряженно посоветовал он, осторожно убирая руки в карманы.

Уголком глаза Деймон видел, как она снова усаживается на диван и изучает собственные руки. У него возникло такое ощущение, словно Джанелль хочет о чем-то ему рассказать, и внезапно он понял, что девочка тоже тщательно обдумывает свои слова, чтобы не сказать больше, чем нужно.

Наконец она застенчиво произнесла:

— Я знаю кое-какую исцеляющую магию.

— Я не болен, — ответил Деймон, предусмотрительно глядя прямо перед собой.

— Но ты и не здоров. — Внезапно ее голос зазвучал так, словно Джанелль в один миг превратилась во взрослую женщину.

— Все в полном порядке, Леди, — твердо отозвался Деймон. — Я благодарю вас за беспокойство, но со мной все хорошо.

— Похоже, не только дамам нравится окружать себя загадками, — сухо произнесла девочка, направившись к двери. — Но с вашим пальцем что-то не в порядке, Князь. Там есть боль.

Он почувствовал себя загнанным в угол. Если еще хоть кто-то узнал бы о змеином зубе, ему была бы прямая дорожка в могилу, которую Деймон с чистой совестью начал бы рыть. Но Джанелль… Он вздохнул и повернулся к девочке. Издалека, особенно в тусклом свете свечи, она казалась всего лишь хрупким, невзрачным ребенком, довольно дружелюбным, но не наделенным большим умом. Издалека. Стоит подобраться поближе и взглянуть в эти глаза, которые с легкостью меняли свой цвет с небесно-голубого на сапфировый, как становилось трудновато вспомнить, что говоришь с ребенком. Было тяжело не чувствовать дрожь, приходящую вместе с пониманием: эта девочка наделена острым, цепким, нездешним умом, скрывающимся у самой поверхности, который выстраивал собственные заключения о мире.