Началось…

'Храни, Луна, две вещи.

Пулеметы и морковный сок.'

[Рядовой Максим Сапронов]

Четвертый день Белой луны. 19:40

Стрельбище близь Белого Ординара.

— Дистанция двести, белками, поправка два вверх, — быстро командовал Контуженный, стоя на краю укрепления, — Стреляешь под горку. Белая Луна в зените, и нисходящий поток будет белки к земле прижимать, так что бери выше на пару силуэтов.

Я смотрел на сержанта снизу вверх и только поражался его безрассудству. К выросшему Карлику приехало от силы две роты, а этого и для маленького Вертуна недостаточно, а тут, задери его Пробоина, теперь уже целый Ординар.

Надо быть либо самоубийцей, либо безумцем, чтобы вот так в открытую стоять на возвышенности, тем более что Контуженный — огняш, а тут Белый Вертун, стихия воздуха. И, значит, чутьё у сержанта ограничено.

От размышлений меня оторвала череда взрывов, раздавшихся со стороны бетона. И сразу же пришло осознание, что бой начался. Уж не знаю, что там громыхнуло, но волна жара дошла даже до нашего окопа, за двести пятьдесят метров от места взрыва.

— Огонь, вашу мать!!! — проорал Контуженный, извлекая из небольшого подсумка на поясе какой-то тубус и скручивая колпак.

Всего через пару мгновений в небо с пронзительным свистом взмыла красная осветительная ракета.

— Дослал! — крикнул я, отводя рукоятку на пол оборота назад, тут же возвращая и начиная прокручивать.

— Крути! — сипло отозвался Сапронов, всем телом наваливаясь на пулемет, закрепленный на станине и вдавливая гашетку.

Макс отрабатывал в направлении Вертуна, стреляя очередями по десять, как и показывал нам сегодня сержант. Лента улетала с лотка с чудовищной скоростью, мне только и оставалось, что крутить рукоятку и вовремя поправлять ее, чтоб звенья не перекрутились и не заклинили орудие.

Хотелось зажмуриться от какофонии выстрелов. По Вертуну работало как минимум две десятка пулеметов со всех направлений, а также полторы сотни винтовок и еще десятка два снайперов. Всё вечернее небо перечёркивали падающие осветительные звёзды.

— Вот же… Демоны! — выругался Контуженный, когда откуда-то из-за Вертуна в воздух взлетела еще одна красная ракета, — У пацанов на севере уже рукопашная. Центров, готовь ленту!

— Есть! — отозвался я, продолжая крутить рукоять и второй рукой нащупывая лежащую рядом ленту, — Сапрон, смена! Сотка! Красные!

— Куда нах⁈ — выкрикнул сержант, удивленно глянув на меня, но было поздно, первый патрон уже встал на линию досылания, — Пять вверх, три влево! Воздух огонь к земле прибьёт, и ветер дует с запада, пулю сносить правее будет. Бесожопые, я ваших матерей на бальные танцы водил, мля!

— Моя мать была бы рада, господин гвардии сержант! — проорал Сапронов, заваливаясь корпусом вправо, чтобы тело пулемета сместилось влево. Пулемет загрохотал куда сильнее, и я даже слегка испугался, как бы по дурости не спалить машинку.

Я приподнял голову над бруствером, чтобы оценить поле боя. Двести пятьдесят метров, разделявшие нас и развалины бетонных конструкций, усыпали блестящие в свете красных звезд камушки. Из огромного белого вихря, напоминавшего клубок ниток, целыми пачками выбрасывало в воздух разные силуэты, которые либо сразу исчезали, либо приобретали форму белых псов и неслись на выстрелы.

«Самоубийственный бросок собачьей своры», как когда-то охарактеризовал подобное зрелище начальник караула.

— Крути, Егорыч! — прикрикнул Макс, возвращая меня в реальность.

Большая часть тварей бежала в обратном от нас направлении, так что небольшая заминка в скорострельности большой роли не сыграла, и наш пулеметный расчет быстро доработал красную ленту.

Следующей мы заправили сотку белков. Все-таки под Белой Луной эти патроны куда эффективнее. Там, где красная пуля «снежку», а именно так мы называли тех воздушных псов, просто лапу ранит, белая пуля оторвёт ее напрочь. Стихия уязвима к родственным боеприпасам. Хотя, если честно, на людей лучше всего влияют именно красные.

— Хана пацанам, — тоскливо произнес Контуженный, все так же стоя на бруствере и глядя куда-то вдаль, — Эх, Луна вам станет приютом… Ну и где эти чертовы ястребы?

Я не увидел, но почувствовал, как к нам в окоп влетело еще одно тело. Кто-то больно толкнул меня в спину, я чуть не протаранил лбом ручку, но мне удалось удержать равновесие и тем более не сбить темп стрельбы.

Я даже не стал сразу оглядываться. В конце концов, настоящий противник пока что только спереди, а неаккуратный сослуживец получит по морде позже. Если я доживу, конечно.

— Господин гвардии сержант, вас комбат к телефону, — доложился гость, протягивая Контуженному какую-то трубку на длинном проводе, уходящем к коробу на спине бойца.

Раньше пользовались зелёными вещунами, но те артефакты не отличались многоразовостью. Эти так называемые телефоны, говорят, можно использовать вечно.

— Грозный у аппарата, — тут же отозвался сержант, — Да, держимся. Пацаны на триста сороков всё, наблюдаю красный дым. Всё, значит, всё! Добрыня, сожрали их. Господин майор, вы… — Контуженный запнулся, что-то выслушивая, потому упавшим голосом ответил, — Есть.

Слова «красный дым» резанули ухо не только мне. Даже полуоглохший Сапронов переглянулся со мной, судорожно сглотнув. Отряд, которому суждено пасть, должен из кожи вон вылезти, но подать о своём поражении сигнал с помощью красной дымовой шашки…

Контуженный повернулся к нам, с каменным лицом доставая из сержантской сумки карту и протягивая связисту.

— Записывайте! Удаление тысяча шестьсот, по карте, икс, пять… — Контуженный чеканил в трубку цифры, не отрывая взгляда от того направления, где полегли пацаны. А может, и не все ещё полегли, ведь каждый солдат до последнего надеется…

Отчеканив их координаты, будто это он отрабатывал по своим очередью, сержант выдохнул в трубку:

— Добрыня, только прошу… Пускай Баранов работает, иначе мы тут все поляжем, — Контуженный вернул трубку связисту и, забрав у него карту, положил её на ящик в окопе, — Храни, Незримая, наши души.

Мы успели дострелять третью ленту, когда откуда-то из-за наших спин раздались приглушенные хлопки и нарастающий свист. Я хотел было высунуть голову поверх бруствера, чтобы посмотреть, но Контуженный вжал меня обратно в окоп.

— Крути баранку, Центров, мать твою, крути! — проорал он, перекрывая грохот взрывов.

Земля тряслась, и краем глаза сверху я видел красные трассеры пролетающих снарядов. Нервно сглотнув, я подпихнул к пулемету крайнюю из своих лент.

— Господин гвар… Контуженный, боекомплект в ноль! Две ленты осталось, — доложил я, за что тут же получил от него подзатыльник, — Скоро стрелять будет нечем!

— Хомут, ко мне! — проорал Грозный, подзывая связиста, который крутился уже в соседнем окопе, — Живо пробегись по отделению и притащи сюда пулеметные ленты. Давай, бегом!

Связист кивнул и тут же унёсся, потряхивая бандурой телефона на спине. Котуженный тут же развернулся ко мне, будто разъярённый лев:

— А ты, Центров, какого хрена остался сидеть на заднице⁈ Почему не побежал забирать у товарищей ленты? У-у-у, мля!!! — он стукнул ладонью по краю окопа, — Страна нуждается в героях, а манда рожает дураков!

— Виноват! — только и смог выкрикнуть я, вжимаясь в землю от каждого нового взрыва. Если уж у нас так земля дрожит, то страшно даже представить, что происходит в том месте, куда артиллерия бьёт.

Почему-то усталости не было. Я крутил и крутил ручку, делая это уже практически машинально, да и ленту ставил не глядя, словно бы так и должно быть. Лишь изредка проверял, чтоб не было перекрута звеньев.

Всё остальное время я смотрел в стрелковую бойницу, наблюдая за полем боя.

Снежки рвались от Вертуна, натыкались на вкопанные в землю штыри, запутывались в колючей проволоке, но продолжали бросаться в самоубийственную атаку. Время от времени поверх их голов раздавались вспышки.