Кирилл и Артурчик вернулись в общежитие только вечером. Я не расспрашивал, как они погуляли на свадьбе у Ильи Владимировича и у Варвары Сергеевны (хотя понял, что в ресторане моему младшему брату понравилось). Парни лишь упомянули, что «всё прошло нормально» (будто считали: разговоры о свадьбе меня расстраивали).

Зато они в красках поведали о том, как отреагировали гости Прохоровых на мои торты. Пересказали мне с десяток хвалебных отзывов. Сказали, что пропитанные кремом бисквиты им тоже понравились («особенно шоколадный»). С усмешкой рассказали о том, что Илья Владимирович едва ли не заставил работников ресторана «осквернить» ножом мои творения.

В понедельник в институте главной темой для разговоров у студентов группы «ОиНТ-73» стало избиение Коли Барсова. Андрей Межуев на большой перемене воспользовался телефоном в секретариате: позвонил в больницу. Староста выяснил, что Барсика перевели в хирургию. В ответ на вопрос Миккоевой (о том, «что с Колей») он покачал головой и уклончиво ответил, что «сам ничего не понял».

— Завтра после института к нему наведаемся, — заявил Межуев. — И всё разузнаем.

В милицию после занятий вместе со Светой, Леной и Наташей пошёл и Артурчик. Он мне и поведал вечером, что рассказ Миккоевой не заинтересовал советских стражей правопорядка. Милиционеры направили Свету к «какому-то сонному мужику в погонах». Тот не запротоколировали её показания. Лишь неохотно записал в ежедневник адрес Светы и пообещал, что свяжется с ней «как только…»

Во вторник делегация во главе со старостой и с комсоргом посетила больницу. Я к ним не присоединился: не захотел. В одиночестве пошёл в общагу.

А вечером Котова со слезами на глазах мне рассказывала о том, что Коля Барсов в этом году не продолжит учёбу. Лена перечисляла мне повреждения, которые получил Барсик. Я смотрел, как она роняла себе на грудь слёзы. Пришёл к выводу, что Коля Барсов всё же везучий парень. При таком количестве повреждений черепа его мозг не превратился в лепёшку. Уцелели и оба глаза.

Артурчик и Кирилл всерьёз рассуждали о том, что когда «вычислят» того «мужика со шрамом», то они ему!..

Я слушал их — покачивал головой, усмехался.

Первого ноября резко похолодало — это обстоятельство стало неожиданным даже для меня, потому что сведения об этом похолодании не сохранились в моей памяти. В ночь со среды на четверг прошёл дождь — он до рассвета колотил по оконному стеклу в нашей комнате. Утром, когда мы с Кириллом и с Леной бежали к школе, лёд я на лужах не увидел. Но капли на нас с деревьев падали будто ледяные. А из моего рта валил пар, словно я отправился на пробежку с прикуренной сигаретой в зубах.

Я вспомнил, как в ноябре тысяча девятьсот семьдесят третьего года вместе с сокурсниками ходил на демонстрацию в честь Дня Великой Октябрьской социалистической революции. Тогда я шёл в составе колонны в куртке, но без шапки. Вместе с Кириллом мы тогда несли транспарант с надписью «Да здравствует марксизм-ленинизм!» Дождь в тот день пошёл только к вечеру — мы смотрели на капли, что падали с неба, из окна общежития; пили пиво и жевали купленную в «Универсаме» копчёную скумбрию.

О демонстрации я вспомнил не случайно: в четверг староста и комсорг оповестили нас о том, что явка на демонстрацию седьмого ноября обязательна. В аудитории прозвучали печальные стоны. «Пойду, только если дождя не будет», — сказал сидевший справа от меня Вася Ковальчук. По его тону я понял: Вася очень надеялся на дождь. «Всё будет, как тогда…» — подумал я. Память тут же подсказала, что в прошлый раз впереди меня шагали Николай Барсов и Женя Рукавичкина — они радостно махали яркими красными флажками.

До конца недели Свету Миккоеву в милицию так и не вызвали.

В субботу я снова наведался в Красный переулок. Светочка Ельцова закатила настоящий пир в честь нашей очередной встречи. Будто считала: я посещал её квартиру ради коньяка и деликатесов, которые она приносила из ресторана. Я не развеивал заблуждения Светочки, с превеликим удовольствием налегал на коньяк и на еду. Не испытал по этому поводу ни малейших угрызений совести. Потому что в спальне прилежно потратил все полученные за поздним ужином калории. Отработал «субботнюю смену» с пылом и энергичностью двадцатилетнего юнца. Продемонстрировал опыт семидесятилетнего бабника. Не обращал внимания на стук в стену — это задавали новый ритм моим стараниям потревоженные стонами и криками Светочки жильцы соседних квартир.

Сегодня ночью я почти не тратил время на сон и отдых. Смирился с тем, что снова побегу утренний кросс не выспавшийся и нетрезвый. Прерывал постельный марафон лишь на десятиминутные паузы — когда Светочка впадала в предобморочное состояние. Во время этих перерывов я лежал на кровати, посматривал на тёмную крону дерева за окном и пил кофе с коньяком, пока Ельцова в очередной раз приходила в сознание. Лишь однажды я оставил в кровати вновь разгорячённую партнёршу — прогулялся в прихожую, где в дверь ломилась делегация из жильцов соседней квартиры. Штаны я не надел. Выглянул из квартиры в костюме Адама. Увидел на лестничной клетке дамочку с бигуди на голове и толстого мужика, чья лысина блестела на уровне моего подбородка.

Мужик при виде меня попятился, будто решил: в него целились из ружья.

Молчала и его спутница, будто мышь, увидевшая удава.

— Что вам нужно, граждане? — спросил я. — У вас соль закончилась или спички?

Смахнул с груди каплю влаги, почесал пах.

Лысый мужик всё же поднял в лицо, посмотрел мне в глаза.

— Мы тут… это… — сказал он.

Его голос дал петуха.

Я покачал головой и заявил:

— Не, мужик. Уводи её домой. Тут я тебе не помощник.

Ткнул большим пальцем себе за спину и сообщил:

— Я со своей подругой едва справляюсь. Куда мне ещё одна? Даже не надейся.

Я захлопнул дверь перед лицами румяных соседей и поспешил в спальню. Остановился на пороге комнаты. Посмотрел на Светочку, поиграл грудными мышцами. Отметил, что обнажённая Ельцова выглядела несравненно лучше, чем та несвежая дамочка с бигуди на голове. Улыбнулся. Провёл по телу Светочки взглядом. В свете торшера женская кожа влажно блестела. Как блестели и жадно пожиравшие меня глаза Ельцовой. Светочка наглаживала меня глазами, будто прошли сутки с того времени, когда она жалобно стонала и молила о пощаде. Я подошёл к кровати, взял с тумбочки чашку и смочил горло холодным кофе. С высоты своего роста осмотрел поле битвы — Светочка нетерпеливо протянула ко мне руки.

Я хмыкнул, покачал головой и сказал:

— Ну что ж, продолжим…

Мы лежали на кровати.

Светлана прижималась щекой к моему плечу. Но изредка она всё же приподнимала голову и посматривала за окно: проверяла, не появились ли на небе краски рассвета.

Я рассматривал плясавшие на потолке тени. Чувствовал, как поглаживал моё тело проникавший в комнату через приоткрытую форточку ветерок. Слушал болтовню Светочки.

— … Платье у невесты было так себе, — говорила Ельцова. — Не скажу, что выглядело оно бедненько. Нет. Длинное такое платье, в пол. Цветочные узоры, оборки, перчатки, длиннющая фата. Видно, что недешёвое. Но от директора швейной фабрики я ждала большего: чего-нибудь эдакого, заграничного.

Она повертела рукой, посопела.

— В прошлом году у нас в ресторане отмечали свадьбу внучки первого секретаря горкома. Вот там был размах! Ты бы видел! У девчонки одних только жемчужин на платьишке было с полсотни! Везде кружавчики с серебром. А ткань блестящая — сразу видно, что импортная: небось, американская или немецкая.

Светочка вздохнула — с нескрываемой завистью.

— Но твой Илья Владимирович тоже отличился, — сказала она. — Он у нас только три торта заказал. Наша начальница ему говорила: трёх не хватит на такое количество гостей. Прохоров её послушал. И ещё три привёз. Наши повара как увидели их, так сразу в осадок и выпали. Чуть ли не в бинокль их на столе разглядывали!