— Позвонить надо, разведчик? — спросила она.

Я кивнул.

— Надо, Любовь Фёдоровна.

— Баба Люба. Договорились же.

— Баба Люба, — повторил я.

Вахтёрша покачала головой.

— Ладно уж, — сказала она. — Иди звони, десантник. Телефон у меня в каморке.

Женщина указала на приоткрытую дверь.

— Спасибо, баба Люба!

— Иди уж… пока не передумала.

Илья Владимирович снял трубку после первого же гудка, будто дежурил около телефонного аппарата в ожидании моего звонка. Я не объяснял ему, кто я такой: он узнал меня после первых же моих слов. Прохоров приветливо поздоровался со мной и тут же вывалил на меня ворох информации. Начал он с анкетных данных официантки из «Московского». Я узнал, что фамилия Светочки сейчас не Рукавичкина, а Ельцова. Ей в этом году исполнилось двадцать пять лет. Она сразу после окончания школы вышла замуж, но через два года развелась. Илья Владимирович уведомил меня, что бывший муж Ельцовой в настоящее время строил БАМ. А Светочка сейчас проживала одна на съёмной квартире в Красном переулке (в пяти минутах ходьбы от ресторана «Московский»).

Сообщил мне Прохоров и информацию о личной жизни официантки. С его слов, Светочка временами «принимала» в своей квартире женатого мужчину. Имя любовника Ельцовой он не назвал, но уточнил: тот работает на хорошей должности в областном Отделе народного образования. Илья Владимирович сказал, что Светочка хороший человек. Заявил, что одобряет мой выбор — «как мужчина». И даже предложил мне способ «пообщаться» с официанткой: уже в эту субботу в ресторане «Московский». Пообещал, что договорится о месте около «прилавка с напитками» для меня. Предупредил: это удовольствие обойдётся мне в пятнадцать рублей (только за вход) — «красненькая» купюра для швейцара и «синенькая» для «буфетчика». Говорил он серьёзно, без иронии.

Я прикинул своё нынешнее финансовое состояние. Решил, что подобные траты мне доступны… пока. Заявил директору швейной фабрики, что воспользуюсь его предложением.

— Сергей, у меня тоже есть к тебе небольшая просьба, — произнёс Прохоров.

«Снова просьба?» — подумал я, но промолчал.

— Мальчишки хотят, чтобы я купил им торт под названием «Шоколадное молоко», — сообщил директор швейной фабрики. — Если я правильно запомнил название. Варенька говорит, ты угощал их таким в посёлке.

— «Птичье молоко»? — уточнил я.

Илья Владимирович ответил не сразу — он выдержал двухсекундную паузу.

— Да, наверное, — сказал Прохоров. — «Птичье молоко». Не подскажешь, что за торт такой? И где ты его покупал?

Я объяснил Илье Владимировичу, что торт «Птичье молоко» в магазинах не продаётся. Признался, что изготовил его сам.

Директор швейной фабрики тут же попросил, чтобы я «испёк» торт и для него.

Я сказал:

— Никаких проблем, дядя Илья. Сделаю. Торт вам обойдётся всего в двадцать пять рублей.

Мне почудилось, что связь прервалась: на долгие пять секунд в трубке воцарилась тишина.

Громкое тиканье настенных часов подсказало, что я не оглох.

— Двадцать пять рублей за торт? — переспросил Прохоров.

Я подумал: «А ты что хотел? Это не пятнадцать рубликов только за то, чтобы тебя пустили в ресторан».

— Эта цена торта только для вас, дядя Илья. По-знакомству, так сказать. С любого другого заказчика я бы взял за торт сорок рублей, не меньше.

Пояснил:

— На «Птичье молоко» одного только шоколада понадобится три плитки. А каждая плитка, между прочим, стоит один рубль и восемьдесят копеек.

Добавил:

— К тому же, «Птичье молоко» — эксклюзивный товар. Его не предложит и не изготовит ни один другой кондитер не только в Новосоветске, но и в СССР.

Пару секунд я слушал только тиканье часов.

Прохоров кашлянул.

— Всё равно, Сергей… двадцать пять рублей за один торт? Не многовато ли?

Я вздохнул и предложил:

— Дядя Илья, купите парням масленый торт в «Универсаме». Я видел там торты и за пять рублей, и за трёшку. Симпатичные. И выглядят съедобными.

Улыбнулся.

Илья Владимирович кашлянул.

— Нет уж, — сказал он. — Мальчишки попросили именно… это «Птичье молоко». Так уж и быть: четвертак, так четвертак.

Он спросил:

— Сергей, сделаешь для меня такой торт? Когда? За оплату не переживай: не обману.

Я пообещал Прохорову, что изготовлю торт в воскресенье.

Поднялся на четвёртый этаж, но сразу в свою комнату не пошёл — прогулялся на кухню. Кухня на нашем этаже была одна. Она располагалась в конце коридора. Небольшое плохо освещённое помещение: по ширине примерно, как две жилые комнаты. Как и ожидал, я увидел там три газовые плиты, две раковины, стол с раскоряченными ножками и посыпанный табачным пеплом широкий подоконник (где красовалась стеклянная банка, наполовину заполненная окурками). Все эти достопримечательности студенческого быта я окинул взглядом с порога. Заметил на плите старенький чайник, под которым плясали языки пламени. Но хозяев чайника не застал: на кухне не было ни души, хотя в воздухе ещё кружили клубы табачного дыма.

Я подошёл к ближайшей плите, стоявшей на четырёх высоких ножках. Прочёл название: «Газоаппарат». Осмотрел грязные конфорки (вспомнил, как мы отмывали их во время субботников). Заглянул в недра духовки. Обнаружил там почти идеальную чистоту. Удивлённо хмыкнул, покачал головой. Но тут же сообразил, что за два с лишним года прошлой студенческой жизни я ни разу не пользовался в общежитии духовкой (и уж точно мне тогда и в голову не приходило, что можно испечь в духовке коржи для торта). Я подумал, что в те времена вообще редко сам готовил: питался в студенческой столовой, которая располагалась на первом этаже общежития. А на этой кухне я в основном кипятил в чайнике воду, да иногда жарил на сковороде картошку.

По пути к комнате я прикинул, что именно мне понадобится для работы над тортом. Сообразил, что все мои приспособления для выпечки остались в доме родителей — я не привёз их сегодня в общежитие. Пометил в уме, что завтра же после уроков наведаюсь в посёлок. А в пятницу закуплю продукты (мысленно составил список того, что именно потребуется для приготовления торта). Едва перешагнул порог комнаты, как сразу же подошёл к гудящему холодильнику «ЗиЛ Москва» (тот стоял между столом и полкой для обуви). Отметил, что он не новый, но в приличном состоянии. Приоткрыл дверцу — сразу же подумал о том, что завтрашняя поездка к родителям отменилась. Понял: изготовленный в форме из-под сита торт в холодильник не поместится.

Я потёр подбородок и пробормотал:

— Ладно, придумаю что-нибудь.

Закрыл дверь холодильника и только теперь осмотрел комнату. Сразу отметил, что на стенах сменился цвет обоев. Знакомые мне по прежней жизни зеленоватые ромбы сменились на бежевые завитушки. Однако люстра на потолке так и не появилась — лампочка в патроне свисала на обёрнутом изоляцией проводе. Не обновилась и мебель. Хотя она (как и тогда) выглядела относительно новой. Три стандартные кровати вдоль стен, два стола, тумбочка, шкаф и полка для обуви (она казалась эдакой вишенкой на торте). Кир и Артурчик уже облюбовали себе спальные места. Прохоров расположился под окном (в прошлый раз это место застолбил я). Мою (ближайшую к входной двери) кровать от койки Кирилла отделяла тумбочка со слегка покосившейся дверкой.

На этот раз я Артурчика не побеспокоил. Прекрасно помнил, что место под окном лишь сейчас выглядело привлекательным. Зимой его привлекательность исчезнет, потому что широкий подоконник окна в холодные месяцы прекрасно подменял холодильник. Я прошёлся по скрипучему полу, заглянул в шкаф. Убедился, что Кирилл с должной аккуратностью повесил мой костюм. Заметил на письменном столе пачку с сигаретами — пояснил Прохорову, что курение в комнате запрещаю. От возражений Артурчика я отмахнулся. Ответил ему, что если в комнатах курят «все», то пусть он к этим «всем» в комнаты на перекуры и бегает. Разобрал сложенные Кириллом на моей кровати стопки одежды и объявил младшему брату, что иду в душевую — пока там не собралась «вся общага».