Интересно, что на этот счет думало начальство Пржевальского? В архиве РГО хранятся: ведомость со статистическими сведениями Уссурийского пешего казачьего батальона, собранными за 1868 г.; квартирное расписание пешего батальона Амурского казачьего войска 1868 г.; ведомость Ханкинского округа без даты[223]; рукопись Н. М. Пржевальского «Опыт статистического описания и военного обозрения Приамурского края», 1869 г.[224], а также четыре дневника, которые вел Пржевальский во время Уссурийского путешествия[225]. Возможно, сведения, почерпнутые из архивного источника, смогут дополнить и объяснить кратко изложенные статистические данные в нашей книге.

При описании инородческого населения, проживавшего на Дальнем Востоке Российской империи, Пржевальский с явной симпатией отозвался о корейцах. Он отметил их земледельческое умение, опрятность и чистоту, а также приветливость. «Вообще, услужливость, вежливость и трудолюбие составляют, – писал Пржевальский, – сколько я мог заметить, отличительную черту характера корейцев».

Наверное, такие такие выводы он сделал отчасти потому, что в течение двух дней, которые провел в корейской деревне Тизинхе, его сопровождал «старшина, пожилой человек 48 лет, умеет, хотя и плохо, говорить по-русски и кроме корейского языка знает немного по-китайски. Ходит он в русском сюртуке, обстрижен по-русски и даже при своей фанзе выстроил большую русскую избу. Любознательность этого человека так велика, что он несколько раз высказывал мне свое желание побывать в Москве и Петербурге, чтобы посмотреть эти города. Притом же этот старшина – человек весьма услужливый и честный». Но главное, когда Пржевальский предложил ему деньги за услуги, тот отказался. Этот кореец был крещеным (Цуи Ун Кыги превратился в Петра Семенова). Вместе с ним Николай Михайлович побывал на корейских поминках, где ему поднесли свинину, рыбу и нагретую водку с медом: «Я нарочно попробовал один глоток – мерзость ужасная». Пржевальский рассказал, что корейцы сеют главным образом просо, занимаются скотоводством, но корову не доят и молока не пьют; все поголовно курят табак.

Как считал Пржевальский, первые 12 корейских семейств переселились сюда в 1863 г., так как здесь были хорошие плодородные, никем не занятые земли, а в Корее «нищета и грубый деспотизм». За первыми потянулись другие корейские семьи, которые зимой по льду замерзшей пограничной реки Туманган (Туманная) переходили из города Кыген-Пу (Кенхын) на русский берег. Корейским правителям это не нравилось. «Начальник пограничного города Кыген-Пу запретил жителям под страхом смерти продавать что-либо русским, чтобы никто из корейцев не мог переезжать на левую сторону реки, где стоит наш пограничный пост», он конфисковал у всех жителей лодки. Он также просил российские власти вернуть убежавших корейцев, чтобы отрубить им головы.

И вот к этому «начальнику» Пржевальский отправился с очень плохим переводчиком, с тремя гребцами, на лодке, взятой на нашем пограничном посту. Почему он это сделал, Николай Михайлович не объяснил, а просто сообщил, что «в заключение главы об инородческом населении я считаю уместным поместить рассказ о посещении мной в октябре 1867 г. пограничного корейского города Кыген-Пу»[226]. Почему он так запросто пересек границу, не имея от своего начальства каких-либо полномочий? Почему не был застрелен или хотя бы арестован корейскими пограничниками? И еще множество «почему». Обратимся к истории взаимоотношений России и Кореи – может быть, найдем ответы на эти вопросы.

С 1861 г. Корея граничила с Россией по реке Туманган в ее нижнем течении. Но официально граница обоими государствами признана не была. Дипломатические отношения между Россией и Кореей установились только в 1884 г. Тем не менее с 1861 г. начались прямые межграничные отношения на бытовом уровне.

С середины 1860-х годов российские власти начали проявлять обеспокоенность по поводу активизации политической деятельности Англии и Франции на Дальнем Востоке, в том числе и в Корее. В 1865 г. Россия сделала попытку установить отношения с Кореей, для чего послала штабс-капитана П. А. Гельмерсена в пограничный город Кыген-Пу. Его хорошо приняли, но дальше не пустили[227].

В октябре – ноябре 1866 г. в Корею вторглась французская эскадра в составе трех кораблей: началась карательная экспедиция в ответ на казнь девяти французских миссионеров и десяти тысяч корейцев, принявших христианство. Эскадра отплыла из китайского порта Чифу и 16 октября высадила десант, который начал штурм острова Канхвадо, где размещалась летняя резиденция корейских ванов, хранились национальные архивы и библиотека. Захватив остров, французы вывезли уникальные ценности, серебро, золотые слитки.

С острова Канхвадо французы начали готовить поход на Сеул. Тем временем корейское правительство объявило всеобщую мобилизацию. Усилиями армии, местного населения и партизанских отрядов интервенты были наголову разбиты в районе Тхонджина и на острове Канхвадо и в панике бежали на корабли. Прибывшее на помощь французам подкрепление также было разбито.

Кроме схватки с французами, корейцы «повоевали» с американцами, вернее, с пассажирами (французом, англичанином и китайцами) американского торгового корабля «Генерал Шерман», севшего на мель у острова Янгакто. Американцы начали грабить корейские деревни, в ответ корейцы подожгли корабль, пассажиры и экипаж сгорели. Это было летом 1866 г.[228]

Эти краткие исторические данные объясняют тот факт, что корейский начальник принял Пржевальского за американца. Правда, непонятна ирония Пржевальского по поводу победы корейцев над французами. Не столь невозможным оказалось и пересечение границы, которая существовала лишь на бытовом уровне.

Российско-корейская граница по реке Туманган, которая имела длину 17,5 км и ширину 150–200 метров, прекрасно просматривалась сопредельными странами. Пржевальский отчалил от нашего пограничного поста октябрьским утром 1867 г.

Пржевальский стоял на своем, так как знал, что «в обращении с азиатцами следует быть настойчивым и даже иногда дерзким для достижения своей цели». Наконец, подсунув корейским солдатам и полицейским свою подорожную с красной печатью, которую выдал за важный документ, он добился желанной встречи.

Начальник города, «довольно красивый пожилой человек 41 года, по фамилии Юнь Хаб[229], в чине капитана (сатти по-корейски)», спросил Пржевальского, зачем он приехал к нему.