— В пору тебя самого иметь, ибо я нахожу мало отличий от женщины. Члена нет, а грудь большая, — убивал я всякий здравый посыл в голове своего противника.

Сам уже успел трижды сплюнуть, от перспективы просто лицезреть такую вот «женщину». А грудак Тверда, действительно, был мощным. Никогда не думал, что можно такой раскачать без железа и всякого там спортивного, или около того, питания.

Тверд разъярился, начиная на меня охоту. Он все так же шел в клинч, пытаясь вовлечь в борьбу, получал один-два удара и все, я сразу же разрывал дистанцию. Были попытки схватить меня, не без этого, но… Ха-ха-ха! Смеюсь я в лицо тем, кто считает, что такие вот поединки должны быть честными. К черту честность, на кону слишком многое.

Еще перед боем я обтер все свое тело растительным маслом, которое было в походе. Да, его было мало, я налил только стограммовую баночку, от какого-то детского пюре. Такое масло уже как месяц было в «тревожном рюкзаке», который я всегда брал с собой на выходы. Брал, а масло не тратил. Оно, как неприкосновенный запас, как и кусок сильно соленого сала. Вот и пригодилось.

Теперь схватить меня очень сложно, руки соскальзывают. В свою очередь и мне уже тяжело уходить в партер и начинать бороться. Своим маслом я несколько вымазал и противника. Впрочем, особым идиотизмом не страдал, чтобы начинать борьбу с борцом.

Удар левой рукой, правой, отскок и разрыв дистанции. Попытка подсечки, но моя нога ударяется будто о ствол большого дерева. И так уже минуты две бегаем. К сожалению, большого утомления у своего противника я не замечаю, пусть он и сбивает постоянно дыхание, но оттого атаки пока не замедляются.

— Трус! Дерись, а не бегай! — вскричал Тверд.

Я не отвечал, не обращал внимание на то, что зрители стали выражать свое недовольство. Они привыкли к тому, что поединки развиваются по иному сценарию.

И тут Тверд решил скопировать меня, поставил руки впереди на уровне головы и стал небыстро сближаться. Бокс, так бокс.

Лекс заносит правую руку, я ныряю, ухожу от него влево и пробиваю в нос, разрывая дистанцию, оказываясь спиной к противнику. Вот только не замечаю, как мне вдогонку летит нога Тверда. Он не работает ногами? Работает, к сожалению.

— Ух, — с выдохом, я падаю, стараюсь через кувырок уйти от нового удара, но тут меня бьют в живот и я, словно футбольный мяч лечу.

Какое небо голубое!.. Красота, да и только.

Я пропускаю еще один удар, а после группируюсь, поджимаю ноги к груди, прячу голову, выставляя локти. Удары следуют один за одним, прямо чувствую, как ломается ребро, может и не одно. Но я в сознании и даже думаю.

— Хм, — на выдохе, сконцентрировав всю силу, что была у меня, я бью по опорной ноге Тверда в тот момент, когда он размахивается ударить меня другой своей нижней конечностью.

Я ждал именно такой возможности. Не имея опыта, как правильно и эффективно бить ногами, не отступая хотя бы на шаг, после каждого удара, или следить за моими руками, Тверд увлекся и подставился. Огромная туша с грохотом валится на песок.

Собирая в кулак всю свою волю, стараясь не обращаясь внимания на боль, я, прыгая, словно жаба, наваливаюсь сверху на Тверда и начинаю его молотить по лицу. Одновременно левой рукой, как бы невзначай, прикрываясь и своим телом и тушей лекса, я втираю песок в глаза противника. Лекс барахтается, пытается хватить меня. И пусть я весь в песке, который прилип к потно-масляному телу, схватить меня все равно не удается, а с каждым моим ударом, активность лекса становилась все менее яростной.

Я бил, вначале сознательно, а после, войдя в кураж, крича, что есть мочи. Я убивал человека. Это исступление позволяло отринуть восприятие боли и усталости, а бить, бить, не переставая.

Одну грань морали я уже пересек, когда дистанционно убил человека, после превратилась в труху иная грань, когда я убил человека тесаком. Теперь я убивал голыми руками. Кто я после этого? Останусь ли человеком? Пока не важно. Удар, удар! Трещат мои костяшки на кулаках, может так быть, что и руку сломал, но думать об этом буду после. Удар, удар. Не замечая хоть какого-нибудь сопротивления, которое прекратилось, ударов пятнадцать назад, я бью. Кулаки в песке, крови, как в чужой, так и своей. Жив ли мой враг? Если и жив, то… Я со всей силы нажимаю на уже стеклянные глаза своими пальцами и давлю на глазные яблоки человека… Уже мертвого лекса племени Медведей.

Может я оглох? Почему нет криков?

— Ж-ж-ж, — муха пролетела мимо меня и села на кровавое лицо Тверда, или то, что от него осталось, мужчину было не узнать, я сломал чуть ли не все лицевые кости противника.

Опустошение… Я падаю рядом с поверженным врагом, которого я убил своими руками. И какое же небо голубое! А вон то облачко похоже на автомобиль, или все-таки на медвежонка…

— Я вызываю на бой чужака! Согласно заветам предков и во славу богов! — нарушая тишину, прокричал главный воин племени Медведей Крам.

— Я старше тебя, мой род когда-то правил племенем Медведей, только я смею вызвать на бой чужака, — выкрикнул Кржак.

Я нашел в себе силы, перестать любоваться небом и проплывающими по нему облаками, лишь заприметил, что вдали в нашу сторону, все более нарастая в размерах, устремилась туча. Она словно образовалась тогда, как я стал искать в себе резервы, чтобы подняться. Как-будто сам Господь Бог только что ее нарисовал.

Немного привстав, всего на одно колено, скорчившись от боли в левом боку, я видел, как ближе к середине поляны друг напротив друга стояли два мужчины и спорили, кто больше имеет прав меня добить. Закралась мысль, что опасения о лжи Кржака оправдываются и он может незатейливо меня убить. И пусть последует, скорее всего, война Союза племен Рысей, Медведи могут на это пойти, они сильные. Да, они проиграют, так как не возьмут ни одно наше селение, может только ближайшее к ним, которое еще без стены. Но дальше… их просто перестреляют. Вот только Кржак не знает об этом.

— По древнему закону, если в поединке умирает лекс, любой может вызвать победителя на бой сразу же, если это чужак, то все мужчины племени имеют право бросить вызов, если это Медведь, только один, — Крам напоминал закон племени, громко крича, чтобы слышали все.

— Тогда, после победы, или смерти чужака, тебе придется встретится со мной. Думай, Крам. Я дам отвар силы чужаку, это не запрещено правилами, он перестанет чувствовать боль и сможет оказать тебе сопротивление. А после… Я стану твоим противником, — говорил Кржак.

Народ безмолвствовал, что меня удивило. Погиб душитель, тиран, насильник, наоборот сейчас должны появиться люди, который очень долго держали обиды внутри себя. Должен начаться передел имущества и власти. Но, нет, теперь остаются только три фигуры: я, и то уже не боец, Крам и Кржак.

Было видно, как главный воин племени Медведей напрягся. Он боялся Кржака, это очевидно, но и, наверняка, не мог уже ничего иного сделать, как согласится на бой со старейшиной, претендующего стать лексом. Биться вначале со мной, а после с Кржаком, глупо, а я еще на морально-волевых силах, тужась не застонать от боли, встал в полный рост и как мог демонстрировал, что готов к бою. Если Крам не согласится сражаться, то тут дело будет даже не в том, что его авторитет рухнет, а в том, что лекс Кржак начнет мстить за те обиды, участие в которых принимал и главный воин Медведей. Но тогда может пострадать и семья главного воина, ну а проиграет он в честном бою, так все родственники главного воина становятся временно неприкасаемыми, ну только если жен его того… Но не до смерти.

Бой Кржака и Крама я четко не видел. Отойдя чуть в сторону, где мне уступили место в первом ряду, я боролся с туманом, который все более стремился запеленать меня в свои объятья. Но стоял, понимал, что так нужно, так обязательно. Должен состоятся и мой бой с Кржаком, иначе… А я и не знаю, что именно «иначе». Может стал бы сам лексом Медведей, если избежать боя. Вот только я не хотел этого. Я все еще желал быть для всех людей Верховным Жрецом. Такой мой путь, так я определит, для этого уже немало сделал.