Он показал адрес, это было недалеко. Собственно, от этого места и я, и центр, и почтовое отделение, которое нас обслуживает, всё было недалеко.

Я компенсировал ему дополнительные траты (Тайлер теперь бухал не только сам, но и поил за мой счёт неизвестного мне работника почты) и отпустил до вечера.

В офисе я поздоровался с Ченом, коротко обменялся новостями, после чего залез в папку судебного дела по паровозу Скоморошинского.

Дело-то я выиграл, но противник может подать апелляцию. Меня не так страшил сам факт обжалования, как расстраивала задержка во вступлении решения в законную силу. Причём речь шла о приблизительно трёх месяцах.

Поэтому теперь я взял на мушку дело и направился к этой самой фискальной службе.

Поскольку у них не было пропускного режима (правда, никто посторонний и не шастал), то сразу пошёл начальнику управления работы с задолженностью, беспокойному Пистунову.

— Здравствуйте, Алевтина, — поздоровался я с секретаршей в приёмной.

— Издрассстиии, — всё тем же несгибаемо-презрительным тоном поприветствовала меня стервозная девица.

— У себя?

— Заааанят.

Она больше ничего мне не сказала, не предложила подождать, не сказала, сколько это времени займёт и даже, чтобы усилить и подчеркнуть свою клиентоориентированность, вышла, звонко цокая каблуками по паркету.

Ну, мы люди не гордые.

На её столе покоились папки для бумаг, вертикальные накопители из дерева с Изнанки и даже зелёненький каменный куб для прижимания документов к столешнице.

Легко и беззвучно привстав, я выглянул в коридор и убедился, что девица удалилась в противоположном конце коридора и никого вокруг нет, решительно шагнул к столу.

Умному нужно меньше времени на поиск, умный знает, что искать. Справа (если смотреть с точки зрения хозяйки кабинета) в накопителе были пустые фирменные бланки и канцтовары. Несколько таких бланков я и позаимствовал из пачки, а с бокового столика, где лежали черновики, то есть испорченные документы, стащил письмо за подписью начальника управления с рукописными исправлениями.

Все документы были подготовлены при помощи печатной машинки, кстати, у меня такой не было. Придётся приобрести.

Теперь, совершив несколько незаметных и несущественных хищений, я смиренно сидел и ждал, пока секретарь возвращалась (от неё пахнуло дорогими сигаретами), уходила, появлялись посторонние, пока, наконец, чёртов Пистунов не принял меня.

Он, конечно, помнил меня и даже слегка побаивался, однако на мой вопрос о том, будет ли управление подавать жалобу принялся сжиматься и сокращаться, из чего я понял, что да, будут и даже наверное — уже.

Надеюсь, я не опоздал. Буквально позавчера девушка из канцелярии суда сообщила Чену (за шоколадку, и она его называла Женей), что жалобы от фискальщиков пока что нет, а срок истекает буквально через два дня. Значит жалоба или подписывается сейчас или уже на почте.

Я свернул разговор с Пистуновым, недвусмысленно намекнув ему, что в случае затягивания дела возникнут убытки казне, которые я взыщу уже с фискальной службы. Дослушивать ответный плач Ярославны о том, что он-де человек маленький и от него мало что зависит — не стал.

Оказавшись за пределами душной (во многих смыслах этого слова) и неприветливой фискальной службы, я направился в ближайшую комиссионку.

Авито тут ещё не существовало и люди продавали ненужные им, но вполне ликвидные вещи, через подобные заведения.

Работает комиссионка просто, оценивая товар, затем выставляя его на продажу и, если товар уйдёт, то отдаёт владельцу за минусом своей комиссии, отчего она собственно и называется- комиссионка.

Конечно, на практике многие комиссионки в моем мире работали, как скупщики, правда давали треть от рыночной цены или около того, но тут пока что работали «по классике». В случае продажи комиссионка зарабатывала, а если товар оказался неходовым, то ничего (кроме места на полке) не теряла.

Пожилой прокуренный продавец в засаленном пиджаке почти сразу же нашёл то, что я искал — потрёпанную и с западающими клавишами печатную машинку.

— Эта стоит двадцать девять рублей. Но Вы посмотрите лучше сюда, печатная машинка Rheinmetall, немецкая, почти новая, в отличном состоянии, к ней две запасные ленты. Будет стоить двести десять рублей. Да, это дороже, но ей же сносу не будет, будете и через сорок лет печатать.

— Нет, мне нужна именно такая, — заупрямился я и купил старую с истёртыми литерами.

Машинки в госучреждениях гоняют и в хвост, и в гриву, так что металлические болванки с буковками, которые ударом оставляют след этой самой буквы на листе через красящую ленту — со временем истираются.

Буквы получаются чуть более округлыми и с малозаметными, но привычными дефектами. Когда-то давно, когда я ещё учился, принтеры были только импортные и исключительно редкие, их поставляли в СССР через «Внешторг», централизованно и к каждому принтеру или копиру (поставщик этого товара в СССР был только один — фирма Ксерокс, что и сделало её имя нарицательным) приставлен был сотрудник КГБ, ну, присматривать, чтобы гнилая интеллигенция не напечатала на импортном оборудовании что-то неприличное или антисоветское.

Печатные машинки были основой документооборота страны, как и весьма распространённые тогда рукописные документы.

Между прочим, эксперт мог почти со стопроцентной уверенностью определить, что то или иное письмо изготовлено на конкретно этой печатной машинке. Так что нафигачить анонимку и надеяться, что тебя не вычислят — было глупо.

Эксперт — поймает.

Само собой, с принтерами эта магия малозаметных следов и погрешностей, индивидуальностей букв и дефектов на них, работать перестала. Хотя и не до конца, потому что техническое оснащение экспертов тоже выросло.

Сейчас я не играл против таких сложных материй. Всё было куда как проще.

Я вернулся в офис, убедился, что никого, кроме меня, нет, достал из упаковочной бумаги старенькую печатную машинку и принялся печатать.

Вообще, оно, конечно, руки многое помнят, буквы на клавиатуре компьютеров расположены тоже не по алфавиту. Но на печатной машинке я набирал текст ещё в начале девяностых и это было достаточно трудно.

Само собой, печатал я для начала на простой бумаге.

Испортив два листа, я сделал для начала черновой документ, только потом напечатал на листе.

И уже третьей стадией я вставил бланк фискальной службы и стал печатать…

Апелляционная жалоба.

Да, я делал жалобу за своего противника. Странно, да? Ну, вообще-то в моей жалобе будет пара мощных «косяков». Во-первых, я подпишу её Пистуновым, у меня как раз есть образец его подписи. То есть неуполномоченным лицом. Во-вторых, есть тут тонкий момент.

Формально срок обжалования составляет месяц. При этом, если я получил решение, допустим десятого числа (пусть оно и оглашено первого), просто потому, что есть время на изготовление, на работу почты и так далее, то для меня срок будет месяц, считая с десятого числа. В том смысле, что суды всегда восстанавливают срок, исходя из даты получения документа. То есть, хотя формально срок пропущен, его обязательно восстановят. Тонкость в том, что я обязан попросить его восстановить и буду обязательно услышан.

И никто из профессионалов такого не забывает, собственно, такие моменты всегда живут в шаблоне и впитываются в привычку. Однако сейчас я написал краткую жалобу на решение по паровозу, в котором намеренно такое ходатайство пропустил.

Без принтера и привычного Word, у меня ушло почти два часа мучений, и это при том, что я создавал заведомо порочный и мертворожденный документ.

Экземпляр, к счастью, мне нужен всего один.

Теперь подпись.

Вообще человек, который умеет это делать, ему не нужны никакие технические приспособления, он видит чужую подпись, пару раз тренируется и вуаля, бывает выполнено так, что на глаз не отличишь.

Само собой — экспертиза почти всегда поддельную подпись установит по углу наклона руки пишущего, по нажиму в разных частях буквы, по отрыву и так далее.