***

Идёт каторга по сибирской степи, глухо позвякивает кандалами, поднимает пыль ногами. Вроде и немного-то пыли выбить из дороги может человек, а если в колонне без малого двести душ? Хотя какие души у душегубов?

Впереди два казака, вроде как дозор, а вроде как для предупреждения встречных. Чуть позади два офицера, капитан Наумов, временно исполняющий обязанности командира Иркутской конвойной роты и поручик – этапный начальник. За ними еще четыре казака, прикомандированные к конвою.

Далее основная группа каторжан-кандальников, под охраной десятка стрелков, да и те не столько охраняют, сколько сопровождают.

Впереди арестантского строя идет десяток иванов, да разных уважаемых в воровской среде людей. За ними следом те, кто при них для прислуги и охраны. С иванами его благородие капитан Наумов лично поговорил, предупредил за последствия. Причем за последствия не по закону, а по справедливости. Так что иваны обещались, да еще поклонились щедрым подношением ради послабления. Теперь у воровской верхушки и своей кухар есть. Тоже из сидельцев бывших, но на сей момент вольняшка. Едет за этапом на телеге с припасами. У каждого ивана своя телега с добром. А у кого и не одна. И под присмотром таких лбов, что куда! Да еще и при оружии. Однако за иванов у начальства сейчас опаски нет.

За ними стадом бредет с сотню тех, что определены на поселение. МирнЫе. Это те, кто пожадничал денег или в кармане оказалось недостаточно, чтоб заплатить начальству. Кто из ссыльнопоселенцев имел нужную сумму, плюс подношеньице, те расковались еще в Иркутске и своим ходом отправились к назначенным местам. Кто-то и в гражданское переоделся. А кто-то так в арестантских халатах и побрел. Но с бумагами, всё чин по чину. С этими, что в халатах, отправили двух служивых из заслуженных отставников. Ночевать они станут на полуэтапах, а кормиться могут как хотят, на прокорм служивым деньги выдали, а они каждый день арестантам раздают. А те, кто переоделся в мещанское, те хоть на купеческой тройке могут в ссылку ехать, раз дурные деньги есть.

Такие вот рассейские законы. С пониманием. И арестанту облегчение, и служивым, и казне меньше трат. За то что поселенцы сбегут, никто не переживает. Энти не сбегут. Ни те, что идут в арестантском конвое, ни те, что своим ходом двинулись.

Хотя как раз с этапа в основном-то и бегуть. Но устраивают побеги буйные, татары или политические. Вот таких стеречь нужно. И стерегут.

За основной колонной идет группа поменьше, в четыре десятка человек, самых отпетых. Этих охраняет отдельная команда с унтером. Сутки стерегут, посматривают, да на остановках кандалы проверяют. И каждую минуту настороже. Потом команды меняются, и те что охраняли буйных, сопровождают большое мирное стадо. Передышка, стало быть.

Все кандальные в оковах, но по случаю дороги ручные цепи забросили на плечи, а ножные взяли в руки или вовсе заткнули за пояс, благо длина позволяет.

По закону арестантская партия должна составлять семьдесят человек, на это число были выстроенные на тракте специальные строения, так называемые полуэтапы. Максимум в партию можно было включить сотню арестантов. А в этот раз из Иркутска на север отправились сто девяносто два каторжанина. А потому на сухопутном отрезке пути до Качуга, что в двухсот сорока верстах от Иркутска этап конвоировали тридцать пять нижних чинов, два унтера с ефрейтором-барабанщиком, да четыре казака. Еще капитан Наумов, лично выехавший к Кучугу, взял с собой двух казаков, да подрядил два десятка конных бурят из числа местных казаков, да при трех бурятских собаках, натасканных на поиск беглых. Буряты бегункам первейшие враги, из-за того что те много вреда приносят хозяйству инородцев. Многих имают, а еще больше по-простому прикапывают. Может и никого к начальству не приводили бы, да за поимку хорошую премию дают. А служивым и ещё поощрение по службе.

За бурятами десяток казенных телег, с казенными возчиками. На одной из повозок и я, Семён Семёныч Го… Георгиев, прошу любить и жаловать. Числюсь при конвое помощником фельдшера. Так-то, целый фельдшер полагается, да где его после такого пожара то взять? Вот и подписали на это дело, кто под руку подвернулся. Слава богу, хоть никто кричать не будет: «А фершал-то ненастоящий!»

Замыкали обоз телеги, нанятые заключенными. Поклониться за это пришлось начальству, да и не раз. А что в Рассеи без подношения делается? Чай с крещения так повелось, али еще ранее, как боженька землю делил.

Два десятка подвод – не меньше, не больше – с арестантским добром да припасами шли с колонной. Некоторые так от самой Москвы. Только колеса меняли. Лошади и телеги, как и весь груз на повозках, куплены на собственные деньги арестантов. И возчики на их же деньги наняты. И не плохие ить деньги! Даже по меркам Сибири. Это по словам Ефима, которого как раз устроили возчиком на арестантские подводы.

Удружил Гловачевский! Всяко я думал, но никак не предполагал, что отправлюсь с арестанткой командой, хоть и в качестве вольнонаемного. Зато теперь с подлинными бумагами, выправленными чин по чину. Даже с временным паспортом, который еще придется менять в Усть-Куте на другой, так называемый плакатный. Тоже временный, или как здесь называют – срочный, но уже не просто бумажка с печатью как сейчас. Кстати, бессрочные паспорта с правом свободного перемещения по империи имел весьма ограниченный круг лиц. Даже чиновники высокого ранга могли получить такой документ только после выхода в отставку. Даже у дворяне, офицеры и чиновники получали на руки только временные документы, да еще с кучей ограничений. И всё население российского царства обязано был иметь вид на жительство, ежли только ты не в тюрьме или казарме, или не лицо, принадлежащее к императорской фамилии. А вы говорите, что крепостное право только для крестьян было, да и его отменили еще в 1861 году. Вот она крепость! – паспортно-беспаспортная. Привязывает к месту надежней цепи.

***

Впереди показалась селение с куполом церкви над крышами изб. Поближе к Иркутску селения всё христианские, а подальше смешанные да инородческие.

За пол версты до деревни барабанщик подает сигнал и начинает отбивать ритм. Арестанты приободрились, стараются поймать ногу, перебрасывают с плеч на руки цепи и начинают позванивать ими, сперва в разнобой, но потом наладилось вполне. Зашагали, вправо-влево, вправо-влево, под заданный барабаном темп.

Барабан – бум! Двести ног в землю – топ! Двести цепей – звяк! И по-новому, бум!–топ!–звяк, бум!–топ!–звяк! Ритмично, завораживающе. Дикая, варварская мелодия.

И что удивительно и конвойные в ногу пошли. Подбежали к положенным местам солдатики, что в обозе на телегах отдыхали, да под крики унтеров заняли положенные места, подтянули ремни, поправили форму и тоже в общем ритме пошли. Только не качаясь в сторону в сторону как арестанты.

У входа в село кандальники затянули, негромко, но мощно, многоголосно, что тот хор церковный!

Милосердные наши батюшки,

Не забудьте нас, невольников,

Заключенных, — Христа-ради! —

Пропитайте-ка, наши батюшки,

Пропитайте нас, бедных заключенных!

Ни рифмы, ни строя, ни соблюдения каких-то поэтических правил.

Только ритм:

Сожалейтеся, – бум! – наши батюшки, – бам!

Сожалейтеся, – бум! – наши матушки, – бам!

Заключенных, – бум! – Христа-ради! – бам!

И так далее до конца песни:

Мы сидим во неволюшке —

Во неволюшке: в тюрьмах каменных,

За решетками за железными,

За дверями за дубовыми,

За замками за висячими.

Распростились мы с отцом, с матерью,

Со всем родом своим — племенем.

Много куплетов, на всё село хватает, или на город, если с повторами.

Нет единого текста, да и мелодии различаются от партии к партии. Бывает, исполняют под ритм барабана, тогда барабанщику и офицеру заплатить надо. Бывает и просто голосом выводят. Но идет с колоннами арестантскими песня, «Милосердная» называется.