— Здравствуйте, господин Лайне. Господин Сиканен. Чем обязан? Что происходит?
— Вот, англичанина привезли.
— Англичанина?
— Да. С «Каледонии».
— Присаживайтесь. И англичанина усадите, — предложил пристав, опускаясь обратно в кресло. — «Каледония», «Каледония»…
— Это судно, которое затонуло полгода назад.
— Вспомнил, вспомнил, слышал, слышал. Но полгода… Где можно было бродить полгода? Где вы его хоть нашли?
— Его приютила Сиркка Халла.
Услышав знакомое имя, англичанин встрепенулся:
— Силкка Халла! О! — пьяный показал два больших пальца, всем видом изображая восторг.
— Понятно, — кивнул пристав и вздохнул. — Документы-то у него есть?
Староста положил на стол кожаную папку, называемую bowgett или breast wallet, прародителя современных бумажников. Пристав раскрыл кошелек и ожидаемо обнаружил в них побывавшие в воде и слипшиеся листы каких-то бумаг, разобрать на которых хоть что-то не было никакой возможности. Лучше сохранились банкноты, хотя и они имели плачевный вид. Три однофунтовых бумажки, пять фунтов какого-то Клайнсдейл-банка и акцепт на двадцать фунтов с датировкой 1877 года Банка Глазго.
— Вот ведьма! Удружила! — сквозь зубы проговорил пристав. И добавил упавшим тоном: — И что теперь делать?
— Оформлять и пусть валит в свою Англию. Кстати, его вроде Джордж зовут.
— Надо опросить, — смирился с предстоящей работой пристав.
— Эй, англичанин! — окликнул иностранного гостя Сиканен.
— Not English. Scott! — отвечал найденыш.
— Оно и видно, что «скот», — последнее слово пристав произнес на русском, а затем перешел на английский, ну как он его понимал и умел. — Джордж, сейл аут…
— Yes, they were sailing… George, Harris and… I’m not fat, — пробормотал пьяница и принялся звать и даже свистеть. — Montmorency! Montmorency!
— Ты Джордж Харрис? — уточнил пристав.
— No! No! — запротестовал брит. — Harris sings couplets. Every to garden!
— Что он говорит? — поинтересовался пристав у Сиканена, которого знал как знатока языков.
— Харрис этот, выходит, куплетист. А дальше бред какой-то! Все в сад! — перевел полиглот.
— Yankees go home! Go!
— Какие мы тебе янки? — рявкнул Сиканен. — Как тебя зовут, пьянь? Ват ис йо нейм?
— Георг Александр Ярк, сэр! Судно «Каледония», порт приписки Абердин, сэр! — вполне по-человечески, и даже почти на финском, ответил мореман, после чего, исчерпав все силы, обмяк на стуле и заснул.
— Уберите, — махнул рукой пристав, записывая для памяти данные клиента.
***
Очнулся я в доме старосты. Голова раскалывалась, организм испытывал сушняк, что та колючка в Сахаре. Комнату, дом, остров и наверно всю Финляндию раскачивало как на качелях. Что же это я такое пил? И главное сколько? Под черепушкой время от времени стучали друг об друга, какие-то воспоминания с ощущениями, взрываясь от этого что те фугасы. И мысли, обрывки мыслей… На английском, блин, на английском!
Yesterday, all my troubles seemed so far away.
Now it looks as though they’re here to stay.
Oh, I believe in yesterday.
Это что? Я пою? В самом деле? У меня же голос как у Каррузо в исполнении Абрамовича! У гиены приятней.
И виделась женщина, внимательно слушающая песню. И от ее красоты бросало в жар. И чудилось белое женское тело, горячее и ненасытное. И всякие непотребства. Много, много, слишком много всякого и разного, где можно и как можно, и даже как нельзя. Так что и фантазия пасовала, и сил не осталось.
Я пил, и напитки, и любовь, и меня выпили досуха, до самого донышка.
И вновь всё кружится… Ну здравствуйте, обморок и забытье!
А где-то из той космической темноты, что была до рождения мира, доносится:
We are the champions!
We are the champions!
Оf the World!
Ненавижу Квин и Меркури! Но как поют, собаки!
У моего ложа стоял Матти Лайне, в белой рубахе, как архангел, а рядом ангел Сиканен.
— Что он бормочет? — спросил Матти.
— Что-то поет на английском. Это из него ведовство Халла выходит.
— Не перестаралась ли Сиркка? Как бы он skotom не остался.
— Сиркка опытная ведьма! Очухается!
Когда я очнулся в следующий раз, комнату самую чуточку покачивало, но опасений, что Финляндию вот-вот куда-нибудь унесет со всеми ее гранитными скалами, островами и озерами уже больше не было.
Стакан простокваши ухнул в желудок, унося с собой остатки похмелья, а горячая уха по-царски со ржаным хлебом и еще с одним стаканом простокваши совершенно вернули меня к жизни. Хлеб, к слову, прямо при мне сняли с жерди, разломив пополам. Под потолком за кисеей висело еще несколько таких же лепешек с дыркой. Очень непривычный для меня способ хранения хлеба. Заканчивала обед густая простокваша виили с целой пригоршней лесных ягод насыпанных сверху горкой. Она была настолько густая, что ее надо было есть ложкой.
Фух! Жив-здоров и полон сил, хоть сейчас к Сиркка Халла!
При воспоминании о прекрасной финке заныло в сердце и внизу живота. Приворожила, как есть приворожила, ведьма!
Я посмотрел на братьев Лайне — они оказали мне честь разделить трапезу и сидели напротив.
Эти меня к ведьме не отпустят. Даже на денек, даже на минутку. Потому как могу там у нее на хуторе и остаться, пока не выгонит. Помню я судьбу конунгов Норвегии Харальда Прекрасноволосого и Эйрика Кровавого Топора, отца и сына, которых околдовали финки и держали их в повиновении до самой смерти, своей или мужа.
Home is where the heart is! Вот только мое ли это сердце говорит? Или это наведенные мысли, колдовство?
И еще одна мысль царапнула, но была столь обидна для моего самолюбия, что я поспешил ее отбросить, забыть!
Давайте оставим прошлое прошлому. Let bygones be bygones.
Визит к ведьме точно не прошел даром. Я теперь и думаю по-английски. Не Уинстон Черчилль, конечно, но запасец слов для среднего англичанина сойдет. А ведь все вытащено из моей памяти! Много там накопилось всякого — песен, фраз из фильмов.
To be, or not to be, that is the question:
Whether 'tis nobler in the mind to suffer
The Slings and Arrows of outrageous Fortune
Or to take arms against a sea of troubles,
And by opposing, end them. To die, to sleep.
Вот! Помню даже Шекспира, а не только песенки популярных групп.
Финны и не понимают, какое сокровище рядом с ними. Сиркка такое бы могла выудить из моей памяти! Но лучше и не думать о таком. Оказаться в клетке, пусть и золотой — так себе перспектива! Лучше уж уехать в Чили, здоровее буду.
К слову, я теперь Георг Александр Йорк, матрос с затонувшего полгода назад британского судна «Каледония», порт приписки Абердин.
С именем было все понятно: я хотел просто перевернуть имя и фамилию. Вместо Георгиева стать Георгом, а вместо фамилии использовать имя. Свое настоящее имя, Ярополк, правда в сокращенном варианте — Ярик. Как Ярик стал Йорком — не помню и не представляю… Что касается Александра, ну вот хотелось мне такое имя. Я даже хотел так назваться в самом начале своих приключений, но почему-то выбрал себе Семен Семеныча. Так что нечего удивляться тому, что со мной происходило дальше. Вот действительно: как вы яхту назовете… Посмотрим, как с новым именем все повернется.
Официальные документы из полицейской управы у меня есть, как и справка местного морского начальства, что пароход «Каледония» затонул тогда-то, там-то и там-то, широта, долгота. А я значит служил на утонувшем корабле. Финны утверждают, что помогут поменять финские бумаги на британские у консула в Германии. Не верить мне нет повода.
Но прежде чем отплыть, мне предстоит съездить в Або, чтобы посмотреть несколько паровиков. Братья Лайне, как понимаю, хотят убедиться, что я не растерял своих знаний механика. Знали бы они, что, собственно, таковых знаний у меня-то никогда и не было! С другой стороны, и мне практика полезна. Это и дополнительные деньги, и опыт, что еще ценнее.
