Зато, воспользовавшись отсутствием присмотра, на баржу перебрался капитан, который до этого ни разу так не делал. Пассажиров было много, лежали и сидели мы бок о бок, но он быстро продрался сквозь толпу – никто и слова не сказал против, – подошел прямо ко мне, наклонился к уху... И я понял, что мои опасения были не напрасны.
– Przyszedł po twoją duszę, towarzyszu, – прошептал капитан. – Musisz biec. Teraz!
Польский язык я узнал сразу. Я на нем не говорил – кроме самых обыденных слов вроде «дупы», «курвы», «бобра», всепогодного «пшепрашама» и, конечно, «спасибо», которые я выговаривал без запинки, чем очень гордился. Но знать и понимать – разные вещи. Впрочем, «твою душу» я разобрал, слово «бечь» и переводить не надо, да и «тераз» – то есть сейчас – я угадал по смыслу.
– Dziękuję towarzyszu, – также тихо ответил я, запнулся – и понял, что не удержусь, поэтому ткнул себя в грудь: – Называм ще Гжегож Бженчишчикевич.
Прокатило.
Он сказал какое-то имя, которое я разобрал уже плохо, не Яцек, но что-то близкое. Но общаться с ним не входило в мои планы, надо было, похоже, «biec» со всей возможной скоростью. Я пихнул Ефима, который подремывал, привалившись к борту, и с чистой совестью перешел на русский: – Фимка, мы уходим, бери вещи, – и снова поляку: – Из этой станицы дорога есть?
Он слегка подвис, услышав, как он полагал, от собрата по ссылке обращенную к нему русскую речь, но потом кинул взгляд на Ефима, понял – и решительно кивнул.
– Так есть, дорога к Шилке, инородцы там... эээ... ходить. Уходите скорее, офицер быстро проснутся, – он чуть помолчал. – В станице не остаться. Вас в розыске.
Несмотря на солидный возраст, по-русски он говорил с заметным акцентом и не совсем правильно, словно его сослали не в 1863-м, а года полтора назад. Возможно, так и было – поляки мутили воду на постоянной основе.
– Dziękuję, – повторился я, но капитан уже уходил от нас в сторону своего буксира.
– Что это, Семен Семенович?
Я поморщился. Шепот Ефима было слышно, наверное, даже в Маньчжурии.
– Тот офицер на буксире везет розыскные листы на нас, и мы ещё на свободе лишь потому, что казакам в Олочинской было лень вникать в это дело, а капитан «Графа Путятина» принял нас за своих собратьев-поляков, бежавших с каторги. Так что пароход поедет дальше, а мы с тобой отправимся в сторону Шилки, – я подумал и добавил: – Это тоже река, если что.
– Да знаю я...
Я жестом показал, чтобы он замолчал, и прошептал:
– Всё, потом поговорим. Забирай вещи и пошли.
Вещей у нас было – два сидора, моя переметная сума с золотом, ружье Ефима и подаренный Ольховским «Кольт». Пристани у станиц были короткие, к ним причаливал только буксир, с которого передавали почту и припасы. Баржа в это время стояла на расчалках в нескольких метрах от берега, но сейчас долгой остановки не предполагалось, так что её чуть развернуло, и корма оказалась почти рядом с землей.
Пока мы с Ефимом пробирались туда, нас добрую сотню раз послали по матушке, несколько раз лягнули за неосторожно оттоптанные ноги, а один до конца не проснувшийся мужичок решил, что мы собираемся его ограбить – и едва не завопил на всю Аргунь. Впрочем, обошлось.
И уже через несколько минут мы наблюдали, как влекомая буксиром «Граф Путятин» безымянная баржа, билеты на которую обошлись нам в две лошади, уходит дальше по реке, к слиянию Аргуни и Шилки и месту появления могучего Амура-батюшки.
«Эй, баргузин, пошевеливай вал».
***
Восточное направление нашего путешествия я выбрал методом исключения – раз уж запад, юг и север отпадали. Подспудно я надеялся опередить любые вести о наших с Ефимом проделках, добраться, например, до Владивостока, который то ли уже стал, то ли вот-вот станет городом, но портом был безо всяких сомнений. В этом порту наверняка можно было найти какое-нибудь суденышко, которое отвезет нас хотя бы в английский Гонконг – ну или найдется кто знающий, кто подскажет, как проделать этот путь на перекладных. Впрочем, главным для меня было оказаться там, где власть Государя Императора Всероссийского не действовала, а его верных слуг рядом не было. Власть эта, правда, была условной даже в станице Олочинской, где обитали верные вроде бы царю и Отчизне казаки. Но накарябанные мною документы местные аборигены проглотили без всяких проблем – а это о многом говорило.
На пути к Владивостоку лежала имперская Амурская область – территория над выступом, образованным Аргунью и Амуром, которые служили естественной границей двух государств. Выступ этот был в форме полукруга, и уже через сорок лет после Айгунского договора, заключенного с китайцами Муравьевым, прозванным Амурским за свою тигриную сущность, России пришлось снова торговаться с Китаем насчет прямой железнодорожной ветки в важнейший военный порт Дальнего Востока. Сейчас Аргунь, Шилка и Амур были чуть ли не единственной дорогой, по которой можно было туда добраться – не прямо до пункта назначения, а куда-то в те края. Но я рассчитывал на лучшее, а Ефим, видимо, на меня.
Кроме всего прочего, именно на Дальнем Востоке я хотел легализовать реквизированное у Ляо Фыня золото, поскольку шесть с половиной килограмм – это очень много. По моим прикидкам, даже сделав солидную скидку оптовому покупателю, я мог получить тысяч десять рублей, которых хватило бы не только на то, чтобы добраться до Гонконга, но и на то, чтобы несколько раз обогнуть земной шар. К тому же я мог частично повторить маршрут Филлеаса Фогга и Паспарту и оказаться в Европе – если я правильно помнил, свой роман Жюль Верн уже опубликовал, так что какое-то сообщение между этой и той частями света имелось. Правда, герои книги потратили на путь из Гонконга в Лондон большую часть отведенных им восьмидесяти дней, но мне некуда было торопиться. Возможно, придется останавливаться где-нибудь в Калифорнии, чтобы быть подальше от царских дипломатов. Если уж депешу о нашем с Ефимом розыске смогли отправить на восток, то на запад она тоже ушла – точнее не бывает. Все беглые с Сибири стремились именно в ту сторону, это мы оказались неправильными.
Я был уверен, что офицер был не по нашу душу – его послали в нужном направлении, а заодно обязали по дороге показывать всем встречным и поперечным портреты, сработанные каким-то талантливым ссыльным в Иркутске, чтоб его свинья загрызла. Задержка же была вызвана лишь неопределенностью нашего маршрута – из Верхоленска мы могли двинуться в любую сторону, могли сделать широкий круг по относительно обжитым территориям, с заездом в Красноярск и даже Томск, ни разу не познакомившись со здешними тюрьмами. И, видимо, только доктор Бреднев указал точное направление поиска. Впрочем, к Антону Герасимовичу я никаких претензий не имел – он не выдал нас, пока мы были в городе, а помог оказаться подальше от тех мест. Больше меня раздражал срыв Ефимки, но и это происшествие вроде бы сыграло нам на руку – без него мы были бы без золота, но с кучей наличных, которые у нас отобрали бы при аресте.
