Спустя века, когда Интернет дал право каждому распоряжаться чужими тайнами, Эмерента наткнулась на статью о «салемском процессе». Тогда Ниссе пришлось рассказать ей правду. Они обнялись и проплакали всю ночь, ненавидя себя, друг друга, чертовых пуритан и весь этот проклятый мир. Боль Салема опалила их души, обратившись черной нестираемой печатью. Эту печать не мог увидеть никто кроме них, и от этого было еще больнее.

Нисса закончила свой рассказ едва различимым шепотом. И снова Карн пережил чужую историю. Он будто побывал там триста лет назад, на побережье Северной Америки. Ему казалось, что он ощущает морской бриз на своем лице, втягивает запах лесных трав и слышит пение птиц. Он ясно видел всполохи факелов, он прочувствовал этот сгусток страха, боли и ненависти, в который всего за пару месяцев обратился Салем. А потом Нисса всхлипнула.

Он притянул ее к себе, даже не представляя, чего ей стоило все это ему рассказать. Девушка перестала сдерживать слезы и на грудь Карну посыпались золотисто-желтые гранулы. Парень проворно ухватил одну из них, присмотрелся. Это был янтарь, дриада плакала янтарем.

Нисса тихо всхлипывала, уткнувшись ему в грудь, а он молчал, глядя в ночное небо, затянутое рваными облаками. Потом она взяла себя в руки, мягко отстранилась от Карна, посмотрела ему в глаза.

– Прости, – сказала она, вытирая глаза рукавом. – Прости, но я больше не могла. Мне нужно было с кем-то поделиться этой тайной, что мы хранили три столетья. Я сотворила много такого, о чем жалею, но Салем… я знаю, я уверена, что тогда все сделала правильно. Настолько, насколько могла! Только от этого не легче.

– Я понимаю, – Карн смахнул с ее щеки несколько янтаринок. – И тебе не за что просить у меня прощения. Я рад, что смог хоть как-то облегчить твою боль. А теперь, – он попробовал сменить тему. – Может, винца?

Нисса грустно улыбнулась ему. Еще мгновение и улыбка стала шире, а мир вокруг будто ожил. Она приняла из его рук бутылку, в которой уже почти ничего не осталось. И тогда, глядя в ее изумрудные глаза, касаясь щекой ее медных волос, развеваемых порывами бархатного ветра, он с неожиданной ясностью задал себе один просто вопрос – что вообще происходит? Он был молод, но не настолько, чтобы не понимать разницы между истинным чувством и теми эмоциями, которые порой кажутся (или нам хочется, чтобы они такими казались) глубокими, вечными, единственными.

У Ниссы за плечами почти шесть с половиной веков, и пусть большую часть своей жизни она убегала и скрывалась от всего, что ходит на двух ногах, вряд ли людские чувства ей в новинку. Они симпатичны друг другу, это понятно. Он оказался в нужном месте в нужное время и вот они делят эту замечательную осеннюю ночь, нарушая все законы – писанные и неписанные. Но ведь они не могут любить друг друга, правда? Потому что знакомы от силы пару часов. А может это быть влюбленностью? Едва ли, возраст не тот, у нее – так точно.

Страсть? Страсть буквально искрилась меж ними! Но отнюдь не плотская (о, ну не только плотская). И все же Карн, как порядочный джентльмен на первом свидании старался не опускать взгляда ниже ее шеи, а она, как порядочная леди, флиртовала, но – в границах дозволенного.

Он видел отражение своего замешательства в ее лучистых глазах и не находил ответа на этот простой вопрос. Что происходит? Банально до наивности, что-то в стиле Майер, но он действительно ощущал глубокую связь между ними. Эта связь появилась не сейчас, не сегодня. Она была задолго до их встречи, возникла так давно, что сами звезды теряются в догадках о ее происхождении. Они будто знали друг друга тысячи лет, будто вот так просто стояли вместе у кованого парапета, глядя в ночной город, в то время как позади них пролетали автомобили, потом гравикары, затем варп-капсулы, а следом все возвращалось к стуку конских копыт, скрипу деревянных колес, реву паровых, а потом и бензиновых двигателей.

Но по-настоящему удивляло то, что его чувства, его невысказанные эмоции были взаимны. Он будто заранее знал вкус ее терпких губ, отдающих ароматом лесных ягод. Он будто уже не раз пробегал руками по ее экстатически изогнутому стану. Они, кажется, говорили уже обо всем на свете. И делами все, что только можно. Вместе.

Могут ли они любить? Он уже почти знал ответ, почти был уверен в нем. Конечно! Конечно, могут! Но не потому, что влюбились друг в друга с первого взгляда. А потому что любили друг друга всегда. Они рождались и умирали вместе, он сжимал ее тонкие пальцы, а она вжималась в его грудь, всеми силами, до боли, лишь бы не упустить ни мгновения.

Он не знал, что это – воспоминания, фантазии или что-то другое, невыразимое. Но был уверен, что всю эту бурю неожиданных эмоций он делит с ней пополам. И это доставляет наслаждением им обоим.

О, если бы он знал правду! Но на тот момент ему казалось, что он задал себе слишком уже много вопросов. Слишком много для простого осеннего вечера…

Внезапно сознание Карна взорвалось нестерпимым треском, напоминавший шум радиопомех. Он мотнул головой, часто заморгал, пытаясь понять, что это – последствия крепленого или…. Треск повторился, но значительно тише. Ему понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять – это вовсе не галлюцинация, это голос. Голос Тота, который пульсировал в его черепной коробке короткой фразой: «В митреум, Карн!»

Бог мудрости на одной из лекций рассказывал о телепатическом общении, но до практики дело так и не дошло. Вряд ли парень мог ответить ему, но едва он разобрал слова, голос Тота смолк. Это значит, что бог понял – Карн принял послание. Хотя был и другой вариант, послание могло прерваться, потому что…

Карн ухватил Ниссу за руку и бросился в сторону митреума.

– Что случилось? – рассеянно спросила дриада, стуча каблуками по асфальту, и едва не обгоняя Карна. Кажется, она могла бежать гораздо быстрее, просто подстроилась под его ритм.

– Не знаю, – выдохнул он, – меня позвал Тот!

Им понадобилось меньше двух минут, чтобы спуститься к «бункеру», где находился вход в митреум. Карн решил, что войдет первым, на случай, если там их уже ждут, и вовсе не друзья. Однако комната перехода была пуста. Как только Нисса вошла в митреум вслед за ним, он толкнул дверь, ведущую к галерее над главным залом.

Снизу доносились вопли и крики, к счастью – вовсе не боли и гнева. Там попросту спорили, но весьма ожесточенно. Когда они спустились, их заметил лишь Тот, остальные были заняты перепалкой. Бог мудрости мельком взглянул на Карна, удовлетворенно кивнув.

Но внимание парня привлекли вовсе не яростно жестикулирующие боги, между которыми, словно судья в октагоне, застыл Вик. Подле фонтана, прямо на камнях, лежал человек. Длинный, худощавый, с коротким ирокезом кислотно-зеленых волос и чудовищными туннелями в ушах. Он лежал на спине в неестественной позе с заломанной за спину рукой. Его глаза удивительно яркого бирюзового цвета смотрели в одну точку, порой он конвульсивно дергался, но при этом даже не моргал. Карн предположил, что у парня приход. Тем более, что выглядел он как типичный нарк.

– Неужели не ясно, толстолобый?! – кричал тем временем Рокеронтис, глядя на Эрру, который дышал так, что, казалось, из вздувающихся ноздрей вот-вот повалит пламя. Пальцы бога войны непроизвольно сжимались в кулаки и тут же вновь разжимались, чтобы мгновение спустя снова слиться воедино до белизны в костяшках. Песочный человек выглядел не лучше: в глазах плясали голубые огоньки ярости, на лбу вздулись две толстые черные вены. «Истинно говорят, – подумал Карн, – лучшие друзья – лучшие враги».

– Это же, мать твою, ловушка! – не унимался Рок. – Они используют его как приманку, чтобы выманить нас и порешить всех разом! А может наоборот, нападут на митреум, пока нас не будет!

– Они не знают, где митреум, полудурок! – зарычал в ответ Эрра. – Если бы знали, нас давно не было бы в живых!

– Так ты не отрицаешь, что это может быть ловушкой? – продолжал напирать Рокеронтис. Вик на всякий случай встал к нему лицом и напружинился, чтобы при необходимости перехватить не в меру эмоционального бога.