Сзади раздался глухой рык, который был сразу прерван свистом рассекающей воздух стали. Эрра грязно выругался, Рокеронтис прыснул. Рык повторился, сталь засвистела вновь, и больше этот звук не прерывался. Карн обернулся, но почти ничего не увидел, только мельтешение багровых и синих бликов в непроглядном мраке. Кажется, богам темнота не мешала.

– Готово! – Вик закончил распылять краску, спрятал баллончик и стал сноровисто укладывать трафарет в тубус. Пентаграмма, нанесенная на щербатый неоднородный пол ярко-красной краской, начала светиться. Сначала бледно, едва заметно, потом цвет стал более контрастным и насыщенным. Вик вытянул руки над пентаграммой ладонями вниз, прикрыл глаза и стал шептать слова. С каждым произнесенным слогом, с каждым звуком древнего, но не забытого языка по изображению пентаграммы пробегала рябь, линии и знаки наливались невидимой силой, становясь все ярче.

– Есть проход, – Вик обернулся к Эрре и Рокеронтису. Карн поднес зажигалку ближе к спинам богов. Они стояли по колено в крови, а вокруг валялись отрубленные конечности с кожей грязно-серого цвета. На них волнами накатывали лысые человекоподобные создания с глазами, горящими угольно-черным огнем. Меч Эрры выписывал в воздухе невероятные финты, катары Рокеронтиса били, не переставая, нанося удары из самых непостижимых позиций под нереальными углами.

– Идите, мы сразу за вами! – крикнул Эрра, стараясь пересилить нарастающий рев гулей.

– Хорошо, – Вик забрал зажигалку у Карна. – Но проход нестабилен, времени мало.

– Тогда реще, бога-душу-мать! – выкрикнул Песочный человек и внезапно когтистая лапа, выброшенная из постоянно копошащейся горы плоти, застрявшей в проходе, чиркнула его по груди. Бог ночных кошмаров взревел, его татуировки наполнились уже знакомым Карну синим огнем.

– Встань на пентаграмму, – Вик свободной рукой подтолкнул Карна к сияющему на полу изображению. – Прямо на нее, вот так. Ничего говорить не надо. Закрой глаза и представь Ра, хорошо знакомый тебе мир. А теперь вспомни что-то яркое, что-то такое, что вызывает сильные эмоции. Нужен образ, который в прямом смысле заставляет сердце биться быстрее. Ты понимаешь?.. И не открывай глаза…

Карн сконцентрировался. Он боялся, что у него не получится, руки вспотели, подмышки разве что не хлюпали при движении. «Только не затупи, только не затупи!..» Но потом голос Вика стал глуше, будто Карн отгородился от него фанерной стеной. Звуки битвы отдалились, а потом все растворилось в непроницаемой тишине. Карн сфокусировался на воспоминании, быть может, не самом ярком, но это было первое, что пришло ему в голову. Он вспомнил запах ее духов…

Он вспомнил запах ее духов. Нежный едва уловимый аромат цветущей сирени и… нет, не крыжовника, просто сирени. Ему редко нравились женские духи, но этот запах приводил его в восторг. Кто знает, может, все дело в составе, может, были там какие-то феромоны или еще что. И каждый раз он хотел спросить у нее, что это за духи, но каждый раз забывал.

Потом из небытия воспоминаний он выкрал ее взгляд, взгляд бесконечно спокойных, льдисто-голубых глаз. Взгляд, исполненный удивительной для ее возраста мудростью и каким-то вселенским пониманием (а может – обреченностью?). Таких глаз он больше никогда не встречал, ни до, ни после.

Вспомнил ресницы, длинные, но не слишком пышные. Вспомнил легкий румянец на белоснежных щеках, тонкие, почти незаметные бороздки ранних морщинок, расходящихся колосками от уголков ее губ. Губы… совершенно обычные, светло-алые губы. Но их прикосновение… от таких прикосновений бросает в дрожь, и Карн не сомневался, что даже гранит вековечных скал изошел бы трещинами и осыпался в пыль, когда его невзначай коснулись бы эти губы.

Потом ему вспомнилась удивительно теплая ночь и череда фонарей вдоль тротуара. Она прижималась к нему и ее волосы цвета карамельного солода ложились ему на грудь, касались шеи. Он чувствовал тепло ее тела сквозь одежду. Они шли по дороге, вперед, бесцельно. Им было хорошо и мир, казалось, остановился, как заводной механизм в часах, которые забыли подвести. Даже игривый ветер, извечный странник, которому до всего есть дело, куда-то запропастился. Было удивительно, волшебно. Он хотел произнести это вслух, посмотрел в ее глаза и понял, что слов не нужно. Они думали об одном. Они думали, как один.

Она запрокинула голову, слегка прикусила губу и улыбнулась. Они прошли мимо фонаря и он погас. Они прошли мимо следующего, и за их спинами тротуар погрузился во мрак. Они засмеялись, потом он обхватил ее за талию и два силуэта закружились в танце под мелодию, которая слышна только им. Под мелодию, что совершеннее любой музыки, что рождается в сердцах молодых, горячих и страстных. В сердцах, умеющих любить жарко и безотчетно, умеющих любить и отдавать себя этой любви без остатка, не боясь, что в итоге останется лишь пепелище, угли которого уже не раздуть никаким ветром.

Он еще крепче обнял ее и легко поднял над собой. Ее волосы ласковым водопадом обрушились на его лицо. Он упивался ее волосами, упивался ее дыханием, ее теплом. Потом опустил девушку на землю и поцеловал. Поцеловал очень осторожно, будто боясь чего-то. Она же ответила ему со всей страстью, на которую была способна.

Они целовались и улыбались одновременно, а их души в каком-то колдовском танце рванулись к черным небесам, чтобы у самых облаков взорваться фонтаном радужных искр, навеки слившись со Вселенной. Это были чувства, о которых хотелось рассказать миру, настолько сильные, что два человека просто не в состоянии запереть их в своих сердцах.

– А я, дура, тебя боялась, представляешь? Но никак не пойму – отчего, – сказала она тихим мелодичным голосом, который ласкал нежнее бархата. Они вновь шли по тротуару, без цели, без раздумий, а фонари гасли за их спинами, один за другим.

– Может, потому что стоило? Бояться? – предположил он и отвернулся, чтобы она не увидела его улыбку.

– Ну-ну… Хотя, знаешь, при первой встрече я так и подумала, – она вдруг стала серьезной. – Мы общались всего секунд десять, а ты взял и послал меня!

– Вовсе не послал! – захохотал он. – Просто попросил говорить чуть помедленнее. Ты не представляешь, как у меня в то утро болела голова. Вечер был какой-то сумасшедший, я, наверное, галлон вискаря приговорил. И поспал всего пару часов.

– Ага, но со стороны это выглядело именно так – взял и послал! Слышь, – она попытался сымитировать его голос и мимику. – Будь добра, трещи поменьше. И к сути давай, к сути.

– Ну, я же говорю, голова раскалывалась – жуть! – он привлек ее к себе, и она ответила взаимностью, вжавшись в его грудь так, что хрустнули позвонки. – Прости, если тебе это показалось грубым. Я думал, что флиртовал.

– Флиртовал он! – она игриво хихикнула, смыкая руки вокруг его талии. – Выглядел при этом, как сам черт. Видимо, тебе действительно было плохо. Но я то откуда знала, я думала ты такой в принципе! Адепт культа смерти, ей богу. Классический такой фэнтезийный лич, кости в носу не хватало и посоха из позвонков невинно убиенных.

Он покачал головой, потом громко рассмеялся в небо. Звезды ответили ему нестройным перемигиванием. За их спинами погас еще один фонарь. Карн резко остановился, притянул к себе девушку и обнял – надежно, страстно, но легко и благоговейно, как обнимают новорожденных. Она замурлыкала, когда он зарылся лицом в ее локоны.

– Значит, испугалась, – проговорил он тихо. – А теперь? Теперь боишься?

– Неа, – она подняла на него свои искристые глаза и в мелькнул какой-то сумасшедший огонек. – И никогда не буду. Потому что ты добрый. По-настоящему.

Он поцеловал ее в лоб. Потом в нос. Когда дошел до губ, она поднялась на цыпочки, чтобы ему было удобнее. Карн улыбнулся и легким усилием заставил ее встать нормально. Нагнулся сам и поцеловал.

Они развернулись и пошли в обратном направлении. Удивительно, но теперь погасшие фонари загорались вновь, как только они подходили к ним. Это поражало, но воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Ведь это волшебная ночь. Такая ночь, в которую возможно все. Например, настоящие чувства, для которых нет преград. Такие чувства, что у них даже могут быть побочные эффекты. Какие? Хм… пусть даже внезапно гаснущие и вновь загорающиеся фонари!