Китайцы — народ очень трудолюбивый, и на Гуаньдуне всюду можно было наблюдать, как они с рассветом до позднего вечера копошатся на своих полях.
Земля здесь песчано-глинистая, плотнощебенистая. Особенно трудные грунты были в районе Порт-Артура. Вокруг города, куда ни глянь, одни голые каменистые вершины гор. Для разработки на склонах гор даже небольших площадок и серпантина тропок к ним требуется огромный труд, а никакого урожая без внесения в большом количестве органических или минеральных удобрений все равно не соберешь. Вот и рвет свои силы крестьянин, используя допотопные орудия труда — кирку, мотыгу, в редких случаях соху да такую тягловую силу, как ишак или мул.
Но главной причиной нищеты местного китайского селянина долгие годы была безжалостная эксплуатация. Японские власти злонамеренно пресекали любые попытки крестьян хоть в чем-то улучшить свою жизнь.
Китайцам запрещалось, например, выращивать для себя рис и пшеницу, разрешалось сеять только грубые крупяные культуры — гаолян и чумизу. Крестьяне, жившие на побережье, были умелыми рыбаками, но японцы не разрешали им уходить далеко в море, тем самым лишали их этого подсобного занятия. Китайцу-крестьянину нравится торговать. Еще с начала века сохранилось здесь искаженное русское слово «купеза» (купец); стать «купезой», то есть что-то продавать из своей скудной продукции, было мечтой многих селян. Но за это полагалось от японцев суровое наказание.
Впрочем, приведу на этот счет свидетельства, что называется, из первых рук.
Через полгода после прихода советских войск, когда нам что-то уже удалось сделать в помощь местному трудовому люду, армейская газета «Во славу Родины» в номерах за 7, 8 и 9 марта 1946 года опубликовала обстоятельную беседу сотрудника редакции капитана А. Лаптева с крестьянином Лин Минсеном из деревни, расположенной близ станции Шихэ.
Перед беседой староста деревни представил Лин Минсена журналисту как уважаемого, очень трудолюбивого потомственного землевладельца, как он сказал, хотя и неграмотного, но очень толкового.
В начале беседы крестьянин поблагодарил Красную Армию, которая принесла его народу освобождение. «Нам вернули яркое солнце и радость, — говорил он, — которые были отобраны японцами, этими «сяо бицза» (буквально «маленький нос» — презрительная кличка японцев). Отец оставил мне 9 му (му — 1/6 гектара) земли, разделенных на несколько клочков, соху, мотыгу и одного ишака. Подросли два сына, и я вместе с ними отвоевал у камней еще 6 му и стал арендовать несколько му у местного землевладельца. На своей земле мы трудились ежедневно по 18 часов в сутки. В 1944 году собрали урожай 1200 цзинов (цзин — 590 граммов) кукурузы, чумизы и гаоляна. Но «сяо бицза» сели нам на шею и не давали покоя. Полицейский пришел со своими записями и расчетами и оставил нам по 30 цзинов на восемь человек семьи, это 240 цзинов, и ни зернышка для ишака и птицы. Остальные 960 цзинов мы обязаны были сдать японцам. Не сдашь — последует тяжелая расплата: штраф, побои, арест. И так из года в год. Для нас, китайцев, существовали 33 запрета, которые каждый должен был знать на память. Многое, очень многое запрещалось, и самое главное — запрещалось жить по-человечески».
Лин Минсен перечислил некоторые из этих запретов: китаец не имел права купить стекла для окон своей мрачной, сырой, а зимой холодной фанзы, одежду и обувь для членов семьи. Один раз в год по карточкам мужчине продавалась одна пара резиновых тапочек. Женщинам и детям и того не полагалось. Все ходили в рубищах, в соломенных накидках и босые. Торговля была в руках японцев. Однажды сосед Лин Минсена по случаю семейного торжества вышел на улицу «нарядно одетым». «Сяо бицза» заметил его в таком виде и немедленно отправил в военную полицию Шихэ. Там дознались, где он купил эту одежду, и тех, что продали костюм, как и его самого, арестовали. Китайцам запрещалось есть рис, им полагались только гаолян, чумиза и кукуруза. Запрещалось читать газеты, отмечать всякие торжества, включая Новый год. Категорически, под угрозой смертной казни, всем запрещалось отлучаться без разрешения оккупационных властей из своей деревни.
До прихода Красной Армии китайцы-крестьяне совсем не имели медицинской помощи. Они даже, как ни удивительно, боялись, что ее навяжут, — настолько дорого лечение для них стоило. Больные предоставлялись воле судьбы.
А теперь Лин Минсен радуется, радуется его семья, радуется вся деревня. «У нас нет ни одного запрета, — сказал он. — Мы свободны…»
Лин Минсен пригласил офицеров зайти в его фанзу. Там было светло и чисто. Окна застеклены, потрескивали дрова в очаге, жилая комната теплая. Нашлось даже скромное угощение — пампушки, горячий чай. Вот только сахаром семья пока не обзавелась: это было еще роскошью.
Хочу сказать, что китайские труженики правильно воспринимали наш интерес к их жизни и ее сложностям, понимая, что за ним стояло не праздное любопытство, а желание оказать помощь в самом неотложном и необходимом — налаживании производства, подготовке кадров, скорейшем устранении вопиющих социальных несправедливостей. Мы не только говорили им, что можем передать свой опыт, но придерживались этого и на практике. Потому наши отношения были простыми и сердечными.
У меня не выходит из памяти одна тогдашняя встреча с китайскими женщинами.
Однажды, проезжая по улице в старой части Порт-Артура, я встретил большую группу женщин, которые окружили плачущую китаянку. Полагая, что с ней что-нибудь случилось, я остановил машину и подошел к горожанкам. Встретили меня теплыми приветствиями, а плачущая женщина подошла и низко поклонилась. Переводчика со мной не было, и я не понял, чем это вызвано. Тогда женщины взяли меня за руки и, подведя к забору, начали показывать на играющих за ним детей. Вижу: играют веселые, радостные малыши. А почему плачет мать?
Все выяснилось, когда подошел переводчик. Оказывается, женщины собрались здесь, чтобы посмотреть, каково детям в только что открытом детском саду. Они очень довольны всем. А женщина плачет просто от радости. Ее дочь никогда еще не питалась так, как кормят здесь детей, и никогда ее так не одевали, как здесь.
Я узнал от женщин, что они очень тревожатся, как бы эту новую для них жизнь не отняли: врагов-то у бедных людей немало. Пришлось как можно понятнее разъяснить им, что этого не случится, потому что по советско-китайскому договору ответственность за безопасность Гуаньдуна взяла на себя Красная Армия.
Было видно, как радостно воспринимали женщины мои слова. Потом я получил письмо, в котором они сердечно благодарили советский народ и Красную Армию за освобождение и оказываемую помощь. Оно глубоко затронуло мою солдатскую душу, и я передал этот волнующий документ о нашей дружбе, о советско-китайских отношениях в музей Порт-Артура.
Общаясь с нами, жители полуострова впервые узнавали правду о коммунистах. Нечего и говорить, что при японской власти организаций китайской компартии здесь не было и стать не могло, а японский чиновничий аппарат вбивал в головы неграмотной массы самые нелепые представления о КПК, о коммунистах, о нашей стране.
К моменту прихода советских войск в городах Гуаньдуна, даже в Дальнем с его открытым портом, коммунистов не было. Но уже в сентябре 1945 года они начали появляться в Порт-Артуре и Дальнем. Прибывали они с юга, с Шаньдунского полуострова, отделенного от Гуаньдуна широким проливом, прибывали путями и способами, известными только им самим. Эти первые представители КПК избрали, на мой взгляд, единственно верную тактику: они стали организаторами профсоюзов на полуострове, считая их опорными базами в распространении влияния партии на массы. Понятно, что мы активно поддерживали их усилия по созданию профсоюзов и других общественных организаций трудящихся, на которые могли и сами опираться при решении задачи по улучшению уровня жизни населения, укреплению общественного порядка.
К середине октября на полуострове сложилась такая обстановка, когда администрация японского губернаторства от практических дел отходила, а новая администрация еще не была создана. Напряженность усугублялась тем, что актив китайской инициативной группы в Дальнем с большими перебоями решал административно-хозяйственные вопросы. В городе положение становилось все более неуправляемым, росла неразбериха. Наблюдались факты воровства и даже грабежей. Китайцы, даже японцы, в их числе представители полиции, все чаще стали обращаться к нам с просьбами о наведении порядка в Дальнем.
