На страницах книги я уже говорил, как высоко ценили военные советы наши выдающиеся начальники, в их числе Маршал Советского Союза А. М. Василевский.

С чувством удовлетворения вспоминаю я работу Военного совета 39-й армии.

Входившие в его состав люди делали все, что было в их силах, для выполнения возлагавшихся на армию задач, потому значительной была доля каждого из них в славной боевой репутации, завоеванной армией в сражениях на западе и востоке.

Да, больших и малых дел, из которых складывалось выполнение нашей главной задачи — организации и упрочения обороны Порт-Артура и полуострова Гуаньдун, — было действительно много. Тем не менее Военному совету армии приходилось с каждым месяцем все глубже вникать в экономические, социальные и культурные проблемы жизни населения полуострова, решать которые должна была бы гражданская администрация. По советско-китайским соглашениям о Порт-Артуре и Дальнем формировать ее надлежало китайскому правительству, понятно, с учетом интересов СССР в данном районе. Как и местная китайская общественность, мы ожидали приезда представителей из Чунцина — тогдашней резиденции гоминьдановского руководства — для решения столь неотложного вопроса.

Однако чанкайшисты появляться на Гуаньдуне не спешили. В те дни мы не могли найти объяснения такому их безразличию как к интересам соотечественников, так и к обязательствам по советско-китайскому договору.

Понадобилось время понять, что дело не в безразличии, а в преднамеренной, согласованной с представителями США политике, смысл которой состоял в том, чтобы вызвать в районе беспорядки и создать предлог для введения на полуостров чанкайшистских и американских войск. Расчет был прост: чем сложнее будет положение на Гуаньдуне и особенно в Дальнем, тем это выгоднее для Чан Кайши и американцев.

Лишь во второй половине ноября 1945 года в Дальний неожиданно приехал сын Чан Кайши и его наместник в Маньчжурии Цзян Цзинго. Об этом я расскажу чуть позже, но к тому времени органы самоуправления и в Дальнем, и на всем Гуаньдуне уже действовали, так что высокопоставленному визитеру оставалось только признать их. Чем-либо помочь населению района и местным властям Цзян Цзинго и не мог, и не хотел.

Между тем с той жизнью, какую мы увидели на полуострове, мириться было невозможно. Нищета, бесправие, почти поголовная неграмотность китайского населения — вот что оставляли после себя японские колонизаторы. Оккупационные власти являлись орудием чудовищной эксплуатации и грабежа населения, ко всему остальному они не проявляли никакого интереса. Это может показаться невероятным, но в японском губернаторстве отсутствовали даже какие-либо данные о составе населения на его территории.

Нам и пришлось начать со сбора сведений для демографической характеристики полуострова.

Считалось, что до прихода советских войск на полуострове проживало приблизительно 1200 тысяч человек. Но поскольку границы, порты и многочисленные бухты Гуаньдуна были открыты, то численность населения менялась буквально ежедневно. Так, к середине октября 1946 года, по подсчетам местных инициативных групп, население составляло уже 1500 тысяч человек. Около миллиона проживало в районе Дальнего, а в самом городе — до 700 тысяч. Столь заметное увеличение населения объяснялось главным образом притоком японцев из центральных районов Маньчжурии — теперь их общая численность здесь приблизилась к 300 тысячам. В районе Дальнего насчитывалось также около 7 тысяч корейцев и немногим более одной тысячи русских.

Были собраны данные о социальном составе китайского населения (общая его численность оценивалась в 1,2 млн. человек): крестьян — более 350 тысяч, рабочих — около 300 тысяч, служащих и мелких торговцев — около 180 тысяч человек. Рабочие, служащие, торговый люд жили в основном в Дальнем. Вообще этот город определял демографическую обстановку на полуострове, поэтому расскажу о нем несколько подробнее.

Дальний (китайское название Далянь) был основан русскими на месте китайского рыбацкого поселка в конце XIX века, и за несколько десятилетий развился в один из крупнейших на востоке торгово-промышленных центров. Его незамерзающий порт мог одновременно принимать десятки океанских судов, не говоря уже о каботажном флоте.

В отличие от большинства других крупных городов Маньчжурии, Дальний, особенно в центральной своей части, имел вполне европейский вид: его широкие, прямые улицы, просторные площади были застроены огромными зданиями банков, торговых фирм, фешенебельными отелями, ресторанами, магазинами, роскошными особняками бизнесменов; всюду много зелени.

В буржуазную элиту Дальнего входило несколько русских купцов и промышленников. Среди них выделялся владелец большого гастрономического магазина Чурин; «чуринская водка» была известна не только во всей Маньчжурии, но и за ее пределами.

Но Дальний был и городом контрастов: на его окраинах теснились убогие домишки, принадлежавшие китайской и корейской бедноте. Тут обитала и основная масса русских эмигрантов — мелкие чиновники, владельцы лавчонок, мещанская голытьба. Появились они здесь после гражданской войны в нашей стране в общем потоке эмигрантов либо осели еще после русско-японской войны 1904–1905 годов. Теперь редко кто из них не страдал ностальгией по России, не мечтал вернуться в родные края. Естественно, наши политорганы проводили с ними немалую работу.

Уродливая суть колониальных порядков проявлялась в Дальнем не только в том, что коренное население могло жить в нем лишь на окраинах. Мы узнали, что в огромном городском хозяйстве, в порту, на промышленных предприятиях китайцы использовались исключительно как чернорабочие. Среди инженерно-технического состава не было ни одного китайца. В порту трудился лишь один китаец-лоцман, получивший мореходное образование. Японцы терпели его только потому, что по своей квалификации он был незаменим в таком крупном порту, окруженном мелкими островами. Как и во всей Маньчжурии, должности инженерно-технического персонала, даже места, где требовались квалифицированные рабочие, занимали только японцы. К примеру, среди паровозных машинистов и их помощников мы не встретили ни одного китайца. Если же случалось выполнять одинаковую работу, то японцы получали за нее в два-три раза больше, чем китайцы.

Забегая вперед, скажу, что, когда при нас в Дальнем были открыты первые курсы и вечерние школы, в ускоренном порядке готовившие под руководством советских специалистов инженерно-технических работников и квалифицированных рабочих из числа китайцев, это народ встретил с огромным энтузиазмом. Чтобы дать о нем представление, приведу только один факт, описанный в нашей газете журналистом В. Я. Сидихменовым.

Три китайские девушки — Тянь Гуиинь, Би Гуиинь и Ван Баохун — с помощью советского специалиста Лысова были подготовлены как единая паровозная бригада. По этому случаю на привокзальной площади Дальнего состоялся целый митинг. После него девушки повели поезд в первый рейс. Люди плотными рядами стояли по обе стороны железнодорожного пути и горячо приветствовали первых железнодорожниц. На каждой станции, где останавливался поезд, девушкам преподносили цветы, крепко жали руки, скандировали в их честь лозунги.

Организация такой учебы, содействие ее развертыванию в Дальнем и на всем полуострове, я думаю, были на первых порах одной из самых важных форм нашей помощи китайским друзьям. Рабочие с большой охотой шли на курсы, готовы были учиться и днем и ночью. Это открывало и для наших людей широкую возможность общения с трудовыми коллективами местных предприятий.

Чтобы узнать обстановку в сельской местности, работники политотдела армии и редакции армейской газеты специально выезжали в некоторые деревни, знакомились там с жизнью крестьян, особенно в северной части зоны.

Свысока или предвзято об этой жизни мы, разумеется, не судили. Все знали, что советская деревня, серьезно ослабленная за годы войны, в то время тоже была бедной. Однако беспросветная нужда, в которой находились местные крестьяне, буквально удручала.