Утром 14 августа батарея самоходных установок 508-го отдельного самоходного дивизиона 5-го гвардейского стрелкового корпуса находилась в готовности к выдвижению в новый район. В это время на параллельном от батареи пути показалась колонна японской артиллерийской части.

Лейтенант Бутуров выдвинул батарею несколько вперед и ближе к противнику. Позиция для ведения огня была выгодной. Развернуть свои орудия японцы не успели, а сдаваться в плен отказались. Батарея открыла огонь по колонне прямой наводкой и в короткий срок разгромила ее. На поле боя осталось 22 орудия и около 150 уничтоженных артиллеристов. Оставшиеся в живых японцы разбежались.

По-другому вели себя войска Маньчжоу-Го, не желающие больше проливать кровь в угоду японцам.

Начиная с 13 августа они стали сдаваться в плен целыми подразделениями и частями. В трех километрах севернее Ванъемяо капитулировал отдельный кавалерийский полк во главе с командиром. Части 94-го стрелкового корпуса, наступавшие на хайларском направлении, приняли более тысячи пленных, среди них двух генералов и двух полковников.

14 августа в штаб 13-го стрелкового корпуса прибыла машина с группой командиров из частей Маньчжоу-Го. Они доложили, что японские офицеры ими уничтожены и 2-я Хинганская кавдивизия в составе более 2000 китайцев и монголов сдается в плен. С этого дня войска Маньчжоу-Го, по существу, прекратили сопротивление.

Командир 113-го стрелкового корпуса генерал-лейтенант Н. Н. Олешев и начальник политотдела полковник Д. И. Рыбанин вечером 14 августа доставили на НП армии командующего и начальника штаба 10-го военного округа войск Маньчжоу-Го. Командующий заявил, что округ как центр военного управления Маньчжоу-Го свое существование прекращает, что приказам японского командования маньчжурские войска больше не подчиняются и готовы действовать так, как им будет приказано советским командованием. Он выражал готовность сделать все, чтобы маньчжурские части как можно быстрее сдались в плен советским войскам.

Наш ответ сводился к следующему: управление округа пока не расформировывать, оружие сдать, оставив в своих войсках только то, что необходимо для выполнения охранных функций. Мы разъясняли этим начальникам, что войну мы ведем только против японской Квантунской армии, в Маньчжурию же пришли как друзья китайского народа и поэтому китайцев в плен не берем, а только разоружаем. Вопрос об использовании оставленного оружия и ношении офицерами личного оружия мы предложили решить с местными органами самоуправления.

В заключение мы угостили своих незванных «гостей» чаем, передали через них добрые пожелания в адрес китайского народа и, расспросив их о занятом нами городе Ванъемяо, беспрепятственно отпустили. Так закончилась наша первая «дипломатическая» акция.

Впрочем, сбивчивый рассказ перепуганных маньчжурских военачальников мало что прибавил к имевшейся у нас информации. Было известно, что Ванъемяо — административный центр провинции Синань (Внутренняя Монголия), что его жители — монголы и китайцы. Основное занятие населения провинции, состоящего преимущественно из китайцев, — сельское хозяйство: огородничество и частично скотоводство. Подавляющее большинство жителей провинции — арендаторы земли или батраки у японцев и богатых китайцев.

Словом, вынужденный визит двух представителей маньчжурского воинства, еще вчера верой и правдой служивших своим японским хозяевам, большого впечатления на нас не произвел.

Гораздо памятнее для меня оказалась встреча с жителями Ванъемяо. Горожане ликовали, приветствуя советские войска, — так это уже было в Солуни, так будет, как мы убедимся, во всех китайских городах, в которые мы вступали.

Выход войск армии в район городов Солунь и Ванъемяо обозначил важный этап в наступательной операции: они выполнили свою ближайшую задачу, поставленную командующим фронтом. Армия успешно преодолела главную преграду — труднейшие горные рубежи Большого Хингана, сокрушила Халун-Аршанский укрепленный район, отразила контратаки японских войск и продвинулась в глубь Маньчжурии до 250 километров.

В середине августа мы получили из штаба фронта дополнительную ориентировку и дальнейшую задачу — продолжать наступление в общем направлении на Таоань, Таонань, Чанчунь, с целью выхода в глубокий тыл Квантунской армии.

Несмотря на то что дороги из-за дождей ухудшились, наше наступление развивалось стремительно и успешно. Уже к 18 августа, после того как части 61-й танковой дивизии и подвижные передовые отряды других наших соединений овладели городом Таоань, главные силы армии вышли на Маньчжурскую равнину. Тем самым японские войска, действовавшие на направлении Хайлар, Цицикар, были отрезаны от своих баз снабжения и высших органов управления.

Столь же успешно продвигались вперед и другие соединения Забайкальского фронта. Теперь целью наступления войск фронта стали основные военно-политические и промышленные центры Маньчжурии — города Жэхэ, Мукден, Чанчунь, Цицикар.

Войска противника в полосе наступления фронта были расчленены на изолированные группы, лишились основных коммуникаций и линий связи. В этой обстановке японское командование не могло планомерно отводить свои части на новые рубежи обороны и лишь беспорядочно бросало их в бой, не считаясь с потерями, с целью хоть что-то спасти, вывезти, не оставить стремительно наступающим советским войскам. Разными путями до нас доходила информация о растерянности в частях противника, среди его командного состава.

18 августа в штаб 192-й стрелковой дивизии бойцы привели двух японских офицеров в мундирах медицинской службы. Медики обреченно заявили, что их судьба, как и всех офицеров императорской армии, предрешена: впереди у них одно — расстрел, на родину им никогда не вернуться. Офицеров, готовых, по их словам, к такой печальной участи, беспокоило лишь то, что под их опекой находится много семей японских поселенцев, проживающих в провинции, и семей офицерского состава. Они просили разрешить отправить семьи в Мукден — там есть японская колония, но умоляли не поручать эвакуацию китайцам и не оставлять семьи в Маньчжурии, среди китайского населения, потому что тогда им всем будет конец.

Были ли у этих злополучных ходатаев причины беспокоиться за своих соотечественников? Да, были, и более чем достаточные.

За годы колониального господства правление японцев было настолько жестоким и причиняло китайскому населению так много бед и зла, что буквально каждая китайская семья могла предъявить свой счет японцам.

Однако мы выразили уверенность, что у китайцев хватит достоинства и здравого смысла, чтобы не унизиться до мести в отношении безоружных людей. Японским медикам было дано разрешение сопровождать беженцев до Мукдена. Что же касается их собственной участи, то мы сказали им, что хотя они и офицеры, но очень уж наивные люди, если поверили в беспардонные выдумки своих начальников о Красной Армии, о «расстрелах» пленных и т. п. После этого, удивленно кланяясь, ходатаи отбыли восвояси.

Неспособность Квантунской армии сдержать удары войск трех советских фронтов ни на одном из операционных направлений, ее начавшаяся агония заставили японскую правящую верхушку наконец понять, впервые за всю войну, неизбежность собственного краха. 14 августа это было оформлено в решении кабинета министров Японии.

Вечером этого же дня командованию Квантунской армии было приказано уничтожить знамена, портреты императора, секретные документы. Но приказа о прекращении сопротивления не последовало, и обстановка на фронте не изменилась — японские войска продолжали оказывать сопротивление, на отдельных участках даже пытались перейти в контрнаступление.

В таких условиях маршал А. М. Василевский отдал приказ советским войскам ускорить наступление. В соответствии с этим командующий Забайкальским фронтом уточнил задачу 39-й армии, приказав ей овладеть городами Сыпингай и Чанчунь (в этом городе находился штаб Квантунской армии).