— Ничего не понятно, ну да ладно, — пробурчал Вадим. — Долбаные Грани тоже находятся где-то в Сквези, верно? И если мы с Сидоровой скопытимся, всё пойдёт по пизде?

— «Грани» — отдельное понятие, характерное не столько для Сакраменто, сколько для всех известных и неизвестных миров в целом, — живо отозвалась я и, в поисках примера, указала на лежавший перед Вадимом мобильный телефон. — Ты же не станешь отрицать, что твоя чудо-коробочка по форме напоминает прямоугольник?

— Параллелепипед, — осклабился неуступчивый мальчишка. — Шутка-хуютка, прямоугольник. И-и-и?

— Что случится, если твой мобильный телефон утратит свою устойчивую форму прямоугольника? — ответила вопросом на вопрос я.

Вадим напрягся, почесал в затылке, повертелся на стуле в поисках подсказки и, наконец, со вздохом сообщил:

— Перестанет быть прямоугольником и, скорее всего, перестанет быть мобильником вообще.

— То-то и оно, — обрадовалась я. — Твой мобильный телефон перестанет быть мобильным телефоном. А теперь представь, что всё и сразу утратит «основу», растёкшись бесформенной лужей по не менее сплющенному миру. Вижу, представил. «Грани» нельзя трогать, так как они — «основа» любого известного и неизвестного мира, его «форма».

Вадим побледнел и какое-то время пялился в центр стола, словно бы опасаясь, что моё мрачное пророчество об утрате «основы» сбудется прямо сейчас, отчего мы попадаем на пол и остаток вечности проведём двумя развесёлыми бесформенными медузами. Никакого сочувствия к подопечному я, однако, не испытывала и продолжила «запугивать» фактами.

— «Аля-чё-то-там», как ты выразился, граничит по левой стороне с Сакраменто и мы, можно сказать, соседи, — уверенно дорисовав кривой кружок слева, я постучала по нему фломастером. — Около двадцати пяти лет назад «Альятт-Девионис» был захвачен демонами-кочевниками и с тех самых пор считается колониальным миром, всецело подчинённым демонической расе. У меня… возникли определённые разногласия с тамошней властью, поэтому я решила переехать сюда. Не вздумай засыпать, Вадим, мы ещё не закончили!

Нечленораздельно проворчав себе под нос нечто сленговое и вряд ли цензурное, Вадим подпёр щёку кулаком и приготовился внимать. Одобрительно кивнув, я начертила на доске вертикальную черту, пересекавшую разом и верхний, и срединный, и нижний миры:

— Есть в Сакраменто и подобие Хранителя-Стража, обвивающего собой все три составляющих мира. Видишь ли, эфемерное тело Сакраменто по своей сути напоминает раскидистое древо, где ствол — мир людей, корни — миры демонов и подземников, а крона — мир ангелов и драконов. Исходя из вышеперечисленного, несложно догадаться, что Хранителем является не кто иной как…

— Локи! — бездумно выпалил Вадим и, довольный собой, приосанился. — Чё пялишься? Локи же! Наикрутейший чел из «Мстителей», иногда творящий дичь, а иногда — помогающий. Значит, Локи — Хранитель нашего мира, вот так да!

— Нет, Хранитель-Страж — межмировой змей Йерее-Ийерее, — сурово припечатала я. — Хватит всё равнять со своими любимыми фильмами и мультиками, Вадим. Иначе рискуешь однажды получить по шапке. Локи никогда не был положительным персонажем, во-первых, относится к скандинавскому пантеону, во-вторых.

— А-а-а, ну да, я так и сказал, — извернулся Вадим, разглядывая получившуюся схему. — Чёт многовато на один несчастный мирок всего и всех, не считаешь? Не был бы лично во всё это втянут, сказал бы «очень сложно, до свидания» — и свалил, а так… придётся осмысливать. Дай-ка сфоткаю, дома разберусь. Или нет?.. У тебя ж тут восемнадцатое столетие, никакого Инета.

— Теперь — есть, — не преминула похвастаться новшеством я. — Пришлось выстоять огромную очередь, заполнить целую кучу никому не нужных бумаг, запросить столько же подтверждений, вытерпеть пребывание в доме посторонних «мастеров» — и вот оно, величайшее достижение человечества.

— Ух ты, — пробормотал нисколько не впечатлённый Вадим, «фоткая» мою схему. — А я-то думал, что ты Рейджа поднапряжёшь и он вместо тебя суетливым сусликом притащит роутер. Ладно, с Сакряй этой вашей разобрались, но у меня всё ещё есть вопросы. Гм, гм, не знаю с чего и начать, дельце-то щекотливое, не всем понятное… Да и ты — НЁХ, может, тебя при одном упоминании перекорёжит, и ты повалишься на пол, раздирая грудь и крича: «Не-е-ет!» Или там завертишься юлой и провалишься сквозь землю, вся в дыму и сере, как в киношках.

Что же это за вопрос такой каверзный?

Вадим мялся, терзался и ходил вокруг да около почти десять минут, пока не собрался с духом и не выпалил по-настоящему непредсказуемое: «Есть ли Бог?» Затем, очевидно смутившись, уткнулся в мобильный телефон, жалко лепеча: «Вай-файчик, вай-файчик, где здесь вай-файчик, вашу ж маму?»

Действительно, непростой вопрос.

Осторожно положив фломастеры в выемку, я взялась протирать доску специально предназначенной для сего действа губкой. Чёрные линии стремительно исчезали под натиском магнитного стирателя, а количество тёмных мыслей по поводу затронутой Вадимом непростой темы — множилось.

Сложные у нас с христианским божеством отношения, чего уж там.

Когда ты по словам горячо любимой мамочки «выродок, который не должен был рождаться на свет», всё значительно усложняется. Когда все на свете считают тебя персональным врагом и обвиняют в том, чего ты не совершала и при выяснении истины не извиняются за навет, вера в справедливость тоже не приживается. А когда настоятель единственной в деревушке церкви во всеуслышание объявляет тебя «нехристем», давая прихожанам зелёный свет на травлю, оскорбления и вредительство, начинаешь понимать, что Бога-то, возможно, и нет.

Во всяком случае, для таких, как я.

«Тебе нужно молиться сильнее прочих, Фэй», зловеще шептал мне на ухо проповедник и насильно поворачивая голову к расположенному перед алтарём распятию, с которого свисал измученный мужчина в терновом венце. «Твоё рождение — скверна и ты сама — воплощение скверны, так отмоли же проступки свои пред Господом Нашим и раскайся в истинно первородном грехе!»

О каком первородном грехе идёт речь?

«Ха, только поглядите на эту голову-траву», сплёвывал в пыль старший сын настоятеля, Иоанн. «Ни черта, ни Бога не боится, рыскает тут всюду, будто так и надо, что-то там вынюхивает. О-о-о, придумал! Давайте устроим этому подмёнышу искупительные страдания! Хватай её, Кайл, да держи крепче, а я покамест за чертополохом сгоняю!»

Почему я должна страдать?

«Тварь мерзопакостная, нехристь окаянная», ругались мне вслед «чистые и праведные» старушки преданно ходившие в церковь каждое воскресенье. «Зачем Эсмеральда тебя только выносила? Скинуть плод — трёхсекундное дело, нет же, топчешь землю, как и все, ещё и с видом гордым, словно право имеешь. Нет у тебя никаких прав, нечестивица, нет и никогда не будет!»

За что меня ненавидят?

«Бог терпел и нам велел», нараспев отвечала мама, когда я заикалась о всех тех несправедливостях, что мне доводилось терпеть из-за происков деревенских. «Фэй, ты же прекрасно знаешь, что отличаешься, верно? Магию Энтони хотя бы можно объяснить, а хрупкие крылышки Нины спрятать, но твои зелёные волосы не в силах скрыть ни одни маскирующие чары. Твоя кровь — твоё проклятье, милая».

Инаковость — грех?

Окончательно запутавшись, я ранним утром, задолго до рассвета, отправилась в церковь, чтобы «поговорить с Богом». Многие прихожане рассказывали о «беседах с Богом» и о том, как после таких бесед легчает на сердце, и я закономерно решила, что мне тоже не помешал бы «задушевный разговор». Надо полагать, всезнающее божество сумело бы объяснить мне как вести себя так, чтобы меня перестали ненавидеть.

Преклонив колени перед распятием с Иисусом Христом, я неуклюже, по-детски взмолилась, прося его о заступничестве, смягчении жестоких сердец и прочем, о других вещах, о которых принято просить в молитвах. Его искажённое страданиями лицо продолжало смотреть куда-то вбок, имитирующая кровь дешёвая краска — слегка поблёскивать на солнце, золотистые пылинки — безмятежно реять в воздухе, но…