— Никто не говорил, что у меня при себе не было зелья без пресловутых «демонических» компонентов, — ответил на мой безмолвный, исполненный тихой ярости вопрос. — Ты ведь не спросила: «Рей, у тебя есть исцеляющее зелье, способное справиться с нанесённой спелльелосами раной?» Хочешь ещё что-нибудь спросить?

Хочу вогнать иглу ему в темечко да так там и оставить.

— Эй, ребята, я конечно понимаю, что у вас тут шуры-муры, но я как бы помираю, — вежливо напомнил о себе Вадим. — Пожалуйста, заштопайте мою жопень. Асклепиуса ради… или какого-то другого бога, в которого вы там веруете.

Отражая моё внутреннее напряжение, иголка сломалась напополам, и я полезла за новой, мстительно обдумывая узор а-ля «поросячий хвостик» с которым ягодица Вадима, вне всяких сомнений, станет гораздо, гораздо красивее.

[1] Genshin Impact — популярная видеоигра в жанре action-adventure с элементами RPG и открытым миром, разработанная компанией miHoYo. В основе лежит система «гатя» (трата валюты ради получения внутриигрового предмета или персонажа).

[2] Nerf — от англ. «ухудшение, ослабление». В данном случае Вадим имеет в виду, что персонажа «Дилюк» значительно ослабили в угоду игровому балансу.

[3] Юри от яп. «лилия» — жанр манги и аниме, изображающий женские гомосексуальные отношения.

[4] Фраза из второй книги саги о «Гарри Поттере».

[5] Здесь и далее Вадим цитирует песни музыкальной рок-группы «Король и Шут».

[6] Флоренс Найтингейл — знаменитая медицинская сестра. Правила и методы помощи раненым, установленные ею легли в основу современного ухода за больными.

[7] Асклепий — бог медицины в древнегреческой мифологии.

[8] Trauma Center — видеоигра в жанре симулятор, где игрок выступает в роли хирурга. Главный герой обладает способностью «Рука Асклепия», позволяющей ненадолго останавливать время и совершать сложнейшие операции. Является эксклюзивом Nintendo.

[9] Не только, произнесённая ранее фраза про нисхождение Асклепия относится к 24 серии 1 сезона телесериала «Зена — королева воинов».

Отвратительно шумные механические часы с маятником, гирьками и двумя уродскими фигурками сверху преувеличенно громко пробили полночь. Вздрогнув, я подорвался с постели, которая и близко не была моей и прижал руку к ягодице, где красовалось безобразное подобие вышивки.

ЛжеМакима объявила свои коновальские стежочки «кошечкой», но по мне та рожа больше походила на мелкого беса. Моё сравнение, правда, её не порадовало и заставило пуститься в какие-то тупые объяснения насчёт якобы «живого клейма» и прочие трали-вали, но меня не проведёшь.

— Бесит, — рыкнул я, ударяя кулаком подушку и старательно представляя на её месте одну отдельно взятую самодовольную морду. — Изуродовала меня почём зря и смеет называть это спасением. Охренеть спасение, конечно! Мне ж теперь на шлифовку откладывать придётся! Гадство!

Взбив подушку, я вновь упал на перину задницей кверху и принялся напряжённо размышлять, как бы мне половчее отомстить «хозяйке старого особняка» и заодно её рыжему приспешнику. Милую девочку Иду, притащенную Рейджем, трогать не хотелось, мы тут оба жертвы.

Расколошматить дорогущие антикварные часы, выбешивающие меня своим тиканьем? Нет, вряд ли она скопытится от такого. Зато вполне могу скопытиться я, когда она узнает о порче имущества. Поискать вместилище тайной силы, наподобие заныканной в ларец иглы? Слишком долго и муторно. От души покопаться в милых её сердцу бумажонках, которыми она долго и нудно тыкала мне под нос?

Да, сгодится.

Забывшись, я перевернулся на спину и едва не заорал от пронзившей седалище боли. Всё-таки даже магия или на что там ссылалась эта сладкая парочка, не способна враз залечить рану такого масштаба. Нужны время, забота и мягкая подушка под пятую точку.

— Чтоб тебя, — выругался я, на автомате проводя рукой по прикроватной тумбочке и, разумеется, ничего не находя. — Сейчас бы погамать малёк, отвлечься от всего… этого. Я-я-ять! Дейлики поделать забыл, ы-ы-ы, плакали мои шестьдесят примогемчиков.

Мобильник, собственно, тоже плакал.

Перекатившись на живот, я слегка повернул голову и упёрся взглядом в коричневато-поносного цвета обои в мелкий желтоватый узорчик. Чуть выше точки обзора — скучнейший городской пейзаж то ли семнадцатого, то ли восемнадцатого столетия.

За вычетом этой стрёмноватой картинки и прадедушкиных часиков в комнате не имелось совершенно ничего интересного. Огроменная старинная кровать под балдахином и крепящимся где-то сверху шёлковым шнуром, тумбочка с сероватой от пыли лампой, задвинутый в угол шкаф, больше похожий на кусок кирпича, чем на мебель и прислонённое к стене зеркало — вот и вся обстановка.

Ах, и не забудем расписной ночной горшок с идущей по кругу мотивирующей надписью: «Сделал дело — гуляй смело», заботливо задвинутый под кровать.

— Эта дурная ряска просто издевается надо мной, — проворчал я, вспоминая каменную морду зеленоволосой девицы, объяснявшей, что моя Когитеки-химе: «Попросту не вынесла обрушившегося на неё богатства». — Нет, может, она и спасла меня от НЁХов, но всё остальное…

Раздражённо закатив глаза, я ухватился за край жёстко накрахмаленной хлопковой рубахи, доходящей мне до колен и резко дёрнул. Ткань издала недовольный скрип, но выдержала, заставив меня взглянуть правде в глаза: силёнок маловато.

Ещё утром всё было в порядке, и я гарантированно мог разорвать с десяток таких средневековых убожеств, но сейчас мог проиграть котёнку. Или туповатым ночным рубашонкам, вышедшим из моды три-четыре столетия назад.

В комплекте с этим хлопковым идиотизмом шёл дурацкий ночной колпак с длинным концом, свисающим сбоку и вопиющим помпончиком, делавшим меня похожим на гнома-переростка. Не удивлюсь, если моя «типа-благодетельница» до сих пор тайком посмеивается в кулачок при мысли о том, как ловко меня провела.

— Хрен с ней, — кое-как приподнявшись на локте, я всё же сумел покинуть кровать и выпрямился. — Спина-а-а! Восемнадцати не исполнилось, а уже развалина! Боюсь представить, что будет дальше.

Продолжая охать, крякать и стенать, я подполз к зеркалу и, вдумчиво оглядев себя с головы до ног, таки понял, кого напоминаю. Того алчного старика из рождественского фильмеца с привидениями[1]. Его, кажись, большую часть времени только в ночном и показывали.

Вторым пунктом моего нехитрого, но трудновыполнимого плана и препятствием по совместительству был спуск по лестнице. Заурядное, в общем-то, действие, отобрало все имевшиеся силы и вынудило в изнеможении прислониться к стеночке.

Отдуваясь распоследним стариканом, я на чём свет стоит клял и свою дурацкую гордость, и ненужную самодеятельность, и предательски ноющий тыл. По-хорошему, мне нужно было бы возвращаться, но я справедливо опасался рухнуть на лестничной клетке, перебудив если не всю округу, то всех оставшихся заночевать.

— Твоя цель — бумажки зелёнки, — строго напомнил себе я, отлепляясь от уютной стеночки и бредя вперёд. — Разворошу немножко — и на боковую. С чувством выполненного долга, так сказать.

В чём именно заключался пресловутый долг я сказать затруднялся, но засевшая глубоко внутри обида на происходящее попросту не дала бы мне сомкнуть глаз. Хотелось отомстить, навредить… устроить каверзу, наконец.

Мелкий бардак в чужих бумажонках — самое простое и безвредное из того, что пришло в голову. Оттого и претворял вредительство в жизнь, подбадривая себя негромким бурчанием под нос.

Доковыляв до гостиной, — и едва не соблазнившись упасть в ближайшее кресло — я воровато осмотрелся: в последний раз негостеприимная хозяюшка шуршала бумагами где-то здесь.

Здесь, точно здесь.

Пробегалась «волшебными глазками» или чем там она с рыжим оправдывала бесславную гибель моей Когитеки-химе по белоснежной глади, теребила края листов, водила пальцами по строчкам. Растолковывала снисходительно всякую поебень насчёт «подземников-шпрехейндойчев» или как их там в надежде, что я проникнусь.