А я лишь плотнее закрывал дверь и спасался наушниками, по-прежнему не желая ни думать, ни предполагать, ни тем более, вспоминать. Ведь именно я тогда нашёл её, уже холодную, в ванной комнате. Окровавленный нож валялся рядом, на кафеле, как бы укоряя меня в том, что я не подоспел вовремя.

Не увидел, не услышал, не сказал.

Предсмертной записки — нет, внятного мотива — нет, какого-либо понимания о том, как нам с батей жить дальше — тоже нет. Ничего нет, кроме успевшего за год поднадоесть: «За что? За что?», изрыгаемого по ночам вусмерть напившимся батей и следующими за однотипными вопросами пьяных рыданий.

Засрали мы хату, конечно, знатно, но ни меня, ни батю не особенно волновал свинарник, в который превратилась квартира. Мы горевали. Отчаянно, горько, истово — как умели. Только его горе находило отражение в сотнях литров выпивки, а моё — в обещавших забвение игровых мирах, ненадолго притуплявших душевную боль.

Двумя бодрыми колобками мы катились вниз по социальной лестнице, когда вдруг перед отцом встала уже реальная угроза увольнения. Передо мной встала такая же реальная угроза отчисления за многочисленные двойки, прогулы и хамство, навеки запечатлённое классухой в дневнике поведенческими колышками.

«Харе распускать нюни!» пьяно икнул в тот роковой для нас час батя, отвешивая мне крепкий подзатыльник. «Гляди, как засрались! Эх, видела бы нас сейчас Танька… Её-богу, почище сидоровых коз выдрала бы, всё вылизать заставила!»

Тем и кончился наш годовой траур.

Жухлые, изломанные, кривые ростки осознания пробились сквозь тонны мусора и успевшее расплодиться тараканье: «Мамы больше нет». Она никогда не появится на пороге, не встряхнёт роскошной шевелюрой, не произнесёт звонким голосом: «Ну, мужчинки, как вам розыгрыш?» Никто не взъерошит волосы, не пожурит мягким голосом: «Вадь, сходи траву, потрогай, что ли… совсем плесенью с этими своими игрушками покроешься».

Никогда, никогда, никогда.

Татьяна Николаевна Стрельцова ушла навеки, оставив нас с батей двумя сиротами, не приспособленными к восприятию такой реальности. Ушла, тихонько притворив дверь и заставляя нас, живых, мучиться никчёмными вопросами разряда: «Зачем?» и «Почему?», ответов на которые нет и не предвидится. Не по-христиански, вдобавок, заставив нас с батей напоследок пересраться со всеми батюшками района.

Война религий, хуле.

Они, видите ли, не имеют права хоронить самоубийц на территории кладбища, только за оградкой. А лучше где-нибудь в лесу, чтоб не смущать… вот именно, блядь, кого не смущать?! Других покойников? Так им однохуйственно, лежат себе, гниют потихонечку.

Чего мы только с батей не выслушали, пока этим бородатым тварям в рясе на лапу не дали!..

Как дали — сразу и местечко на кладбище отыскалось. Правда, не на Староиномирском, которое недавно объектом культурного наследия народов России заделалось, а на Новоиномирском, но и то хлеб. Ездить за три пизды, конечно, но всё лучше, чем перегавкиваться со «служителями Божьими» или кем они там себя возомнили.

Думаете, на этом всё? Ха-ха-ха… ха-а… если бы.

Нам выдали целый перечень того, что «можно» и что «нельзя», затребовав соблюдать всё и разом. Слёзы и скорбь — ни-ни, поцелуй на прощание — ни-ни, христианская атрибутика — ни-ни, живые цветы — и те нельзя приносить, только искусственные.

«Вовек не достичь престола Господнего матушке вашей», напевно растолковывал старенький батюшка из расположенной по соседству церквушки, куда я, в смешанных чувствах, пришёл за ответами. «Господь единственно срок жизни нашей земной мерит, она же посмела Его воле противиться. Вопреки воле Творца Небесного пошедши, на мучения обречена в Чистилище вечные. Никогда не обрести покоя ей, не прийти к Вратам Райским».

«И этому пидору она каждую неделю заносила на строительство храма», брезгливо думал я, разворачиваясь и уходя из ставшей враз недружелюбной церкви с суровыми, однотипными ликами святых, укоризненно глядящими на меня из каждого угла. «Храм не храм, но на пристройку тех денег точно хватило бы… Тьфу!»

Наплевав на грозящих всяческими карами попов, мы с батей установили маме нормальный памятник со строго-настрого запрещённой «христианской атрибутикой», а весной посадили на могилке обожаемые мамой бархатцы. Слёзы тоже лили, не стесняясь, потому что любили. Со всякой мишурой церковной осечка разве что вышла — не хотели её ни отпевать, ни просто молиться за упокой души.

В пизду такую религию.

Рай не Рай, но мама заслужила хорошее посмертие, где сможет вдоволь листать альбомы с репродукциями, заниматься рисованием и музицировать. А ещё — дачный домик с огроменным садом и брехливой болонкой, который так и не сумел обеспечить ей батя. Эдакая Нанги-чего-то-там, как в той сказке о двух шведских мальчишках[12], что она читала мне на ночь.

Задумавшись, я рассеянно пролистал календарь и взгляд упал на обведённое красным двенадцатое октября. Вторая годовщина смерти мамы, отличный повод прошвырнуться на кладбище и прошвырнуть батю. Или взять в охапку недодрузей-недоНЁХов Фэй с Рейджем и свозить, познакомить. Они бы ей наверняка понравились, в особенности душнила-зелёнка.

«Эх… а ведь фейка-то знает, куда попадают души!» вдруг осенило меня, и я взялся лихорадочно отбивать пальцами созревший вопросец. «Её дружок — демон, значит, подкована».

«да канеч конча к о н е ч н о знаю ку у уда а а попадают душилюдей чего б не знать», заветная смс-ка с паршивой орфографией не заставила себя долго ждать. «круг пере ре ро ро жден н н ний иггринылюсатор вот туда попадают душилюдей».

«Типа как в буддизме?» уточнил я. «Колесо Сансары и всё такое? Помер человеком — родился травинкой или червяком, а то и каменюкой? Угадал?»

«людивсегдалюди», огорошила меня слитным текстом ряска. «чего б б б им быть нелюдьми а ке м то другим непонимаю всегда люди».

Бля, кровь из глаз.

«Короче, ближе к ночи», решительно отпечатался я. «Иду к тебе, хочешь ты того или нет. Захвачу вкусняшек по дороге. Взять чё-нить конкретное? Чипсиков там, шоколадок…»

«з з здравый смысл захвати пожалуйста будупризнательна», ядовито, но по-прежнему вопиюще безграмотно отозвалась Фэй. «ххх ааа ххх ааа этобылашутка себя захвати ихватит с сменя».

Ну уж нет!

Азы гостеприимства крепко-накрепко вбиты матушкой, и я бы в жизнь не припёрся к другу — с натяжкой, но зелёнка таки мне подруга — с пустыми руками, без гостинца. Ту же «Щедринку» приволоку, благо её цена до сих пор в пятихатку укладывается. С чаем уходит только влёт.

Мирно спящий ПК подсказал же и идею подарка. Малость странноватую для девушки возраста Фэй, но годящуюся тем, кто с техникой на «вы», а именно — пошаговое руководство в скриншотах. Добросовестно понаделав снимки, я перенёс их на комп и шмякнул заветную кнопку «Печать», мимоходом копаясь в тумбочке в поисках папки или хотя бы мультифоры.

Затем достал красный маркер и принялся подчёркивать и подписывать неочевидные для непросвещённых юзверей[13] моменты. Нажимать только сюда, желательно не тыкать туда, под страхом поломки не копаться здесь и там. Кое-что я подчеркнул дважды, смутно понимая, что рано или поздно зелёнка нарушит все мыслимые и немыслимые запреты, сломав мобильник.

Довольный результатами собственных трудов, я рассовал отпечатанное по файлам и «закатал» в папку, трогательно подмахнув сверху: «Фэй Доринкорт от Вадима Стрельцова». Чуть подумал и дописал: «На светлую память, владей и не болей».

«и и И и и диии уже давай», прогудело новое сообщение, показывавшее, что зелёнка успешно освоила капс. «заедунебеспойося мэриии хорошо готовит».

«Жди чипсОВ и ситрОВ», похихикивая, отпечатался я, запихивая получившееся «Руководство для самых безнадёжных» в сумку и заглядывая к бате.

— Па-ап, я к подружке заскочу, — осторожно начал я. — Посидим, потрындим… Тебе чё-нить взять на обратке?

— «Балтику» могёшь? — живо отреагировал батя, оторвавшись от бесконечно крутившейся по телику криминальной сводки. — Штук пять-шесть.