На моих губах появляется ухмылка.

— Пусть страдает столько, сколько выдержит его тело. — Мне нравится эта версия Данте, гораздо больше, чем та, которая всегда стремилась избавить гнилые души от страданий.

Смерть — это милосердие, а я милосерден настолько, насколько это возможно. И именно поэтому я люблю, чтобы мои мужчины были полной моей противоположностью.

Милосердие — это роскошь, которую могу позволить себе только я.

— Есть какие-нибудь подробности о том, кто его саботировал?

Данте покачал головой.

— Этот ублюдок молчит.

— Он молчит, потому что ты не предложил ему пощады. — В моей душе поселился мрак. — Приведи его ко мне.

Данте допивает свой напиток и уходит, чтобы привести предателя ко мне. Когда он возвращается, на мне уже надеты кольца с трехгранным черепом, вырезанные из чистого золота и достаточно острые, чтобы пронзить плоть.

Четверо моих людей втаскивают предателя. Его уже избили до синевы. Его глаза опухли, зубы окровавлены, а лицо багрово до неузнаваемости. Правая щека выпуклая, как будто он прячет в ней целое яблоко. Бедняжка.

— Ты, наверное, немного разочарован, но это тот самый крот, который настучал на нас копам, — говорит Данте, возвращаясь на вращающийся стул напротив моего стола.

— Разочарован? — Из моей груди раздается опасное хихиканье. — Похоже, тебе все еще нужен урок или два, Данте. — Если я чему-то и научился за десять лет правления итальянской мафией, так это тому, что никогда никого нельзя недооценивать.

Каждый представляет угрозу, и никому нельзя доверять.

Я киваю четырем телохранителям, которые привели его сюда, и даю им сигнал опустить его на колени. Как только он оказывается в нужном мне положении, я упираюсь локтем в свой стол из красного дерева.

— Мне нужно имя.

У этого ублюдка хватает нервов хихикать.

— У меня нет имен, чтобы дать тебе их. Если тебе нужны имена, найди их сам.

Мои ноздри вспыхивают от его явного оскорбления. Таким идиотам, как он, не хватает умения читать комнату, либо он знает, что не выйдет отсюда живым, и держится за то немногое, что у него есть. Правда, живым ему отсюда не выбраться, но, в отличие от предыдущих, я планирую сделать его уход мучительным.

— Ты только что разрушил свой единственный шанс на мирную смерть.

— Да пошел ты, Доминик, — выплевывает он, не желая сдаваться.

Я хочу похвалить его за храбрость, но тот факт, что неуместная храбрость, это просто бездумная глупость, не позволяет мне этого сделать. Я поднимаюсь со своего вращающегося стула и иду к нему, злобная улыбка украшает мое лицо.

— Я спрошу еще раз, Оливер.

Оливер. Даже его имя чертовски раздражает.

Его зрачки расширяются от страха, когда я возвышаюсь над ним. Он пытается скрыть это, но я могу поклясться, что эта дрянь прямо сейчас ссыт в штаны.

— Мне нужно имя.

Он открывает рот, но мой кулак врезается в его распухшие щеки прежде, чем он успевает излить из него больше бесполезных слов. Он падает на землю, боль наполняет его рык.

— Это позор, Оливер. Ты так быстро говоришь, но так слаб. — Я сардонически качаю головой.

Мои телохранители поднимают его на колени.

У меня в груди возникает чувство удовлетворения, когда я вижу кровь, каскадом стекающую по его щеке. Однако оно исчезает, когда я замечаю брызги крови на своей белой рубашке.

Черт, ненавижу грязь.

Опустившись на корточки, я смотрю Оливеру в глаза.

— Ты знаешь, сколько стоит эта рубашка?

Его рот дрожит, как будто он пытается что-то сказать, но не может.

— Она стоит больше, чем твоя жизнь. — Каждый мускул в моем теле вздрагивает от ярости. Меня больше бесит его кровь, забрызгавшая мою рубашку, чем его оскорбления и отказ говорить.

Вытянувшись вперед, я впечатываю кулак ему в челюсть. Последовавший за этим тошнотворный треск еще больше разжигает мой гнев. Я хватаю воротник его черной рубашки одной рукой, нанося удар за ударом по его челюсти, пока он не падает на белый мраморный пол моего кабинета, покрытый множеством порезов и синяков.

Я, спотыкаясь, поднимаюсь на ноги.

— Приберитесь здесь.

— Да, босс, — говорят телохранители. Двое из них вытаскивают почти безжизненного Оливера из кабинета, а двое других убирают часть кровавого месива с помощью "Клинекса", прежде чем найти уборщицу.

Данте смотрит на меня с восхищением.

— Ты еще не потерял хватку.

Я игнорирую его и беру свежую рюмку из мини-бара в углу офиса.

— Выясни у него все, что сможешь. Если он все еще отказывается говорить, прикончи его самым ужасным способом.

Он кивает. На мгновение между нами повисает тишина. Краем глаза я замечаю, что Данте не перестает смотреть на меня.

— Что ты планируешь делать теперь, когда ты вернулся?

Я поднимаю брови.

— Есть ли что-то, что я должен сделать?

Его горло дергается, когда он сглатывает.

— Ты скучаешь по ней, не так ли?

Мой желудок подергивается при упоминании о ней.

Она.

Я боялся этого слова каждый день на протяжении последних семи лет, и еще больше я ненавижу упоминание ее имени. Когда я впервые встретил Елену Маркони, мой мир остановился. Эмоции, были настолько чуждые, что свалили меня с ног и расцвели в моем сердце. Я думал, что она та самая. Я глупо верил, что она — тот самый свет, который забрезжит в темном туннеле.

Но это было не так.

В ту ночь, когда она ушла, она назвала меня "чудовищем". Моя память возвращается к той ночи. Ее ореховые глаза сверкали под лунным светом, льющимся через стеклянную стену в моем номере, а выражение лица было мрачным.

Елена всегда была шаром теплого, яркого, летнего солнечного света. Ее энергия была настолько заразительной, что передалась и мне. Как только я увидел слезы в ее глазах в тот вечер, я понял, что что-то не так.

И так оно и было.

Она сказала мне, что уходит от меня, умоляла не искать ее, словно я был паразитом, от которого она умирала, чтобы избавиться.

А потом она ушла от меня.

Без объяснений. Никаких вторых шансов. Она просто встала и ушла.

Я ненавижу ее. Я презираю ее. И я не хочу больше никогда о ней слышать.

— Я не хочу говорить о ней. — Мой голос напряжен. Я старался не думать о ней, но она — единственный человек, которого я так и не смог забыть.

Как можно так сильно ненавидеть кого-то, но при этом не возненавидеть его полностью? Даже после того, как я бросил свое сердце на растерзание собакам, она как будто все еще держит меня в своих красивых пальчиках.

— Ты уверен, парень? — Спрашивает он, все еще глядя на меня, как будто видит сквозь мою маску. Интересно, чувствует ли он, что даже сейчас мое сердце рвется к Елене, а мой член жаждет ощутить ее рядом.

Данте знает меня лучше, чем я сам, и это иногда пугает меня.

— Ври сколько хочешь, брат. Но ты не можешь отгородиться от своих чувств только потому, что не хочешь их испытывать.

Я бросаю на него мрачный взгляд, но он не сдается.

— Я могу найти ее, если ты хочешь.

Предложение заманчиво, но его настойчивость заставляет меня сжимать кулаки. Мое кольцо покрылось сухой коркой крови, и мне нужна чертова рубашка.

— Еще раз заговоришь о ней, и это будет последний раз, когда ты говоришь, — предупреждаю я, поднимаясь с места. — И еще, я твой босс, а не твой брат.

Я хватаю куртку и направляюсь к двери.

Голос Данте следует за мной по коридору офиса.

— Куда ты идешь?

— У меня запланирован ужин с братьями, — отвечаю я через плечо. Мне все равно, услышал Данте мой ответ или нет. Я так и не увидел своих братьев с тех пор, как приземлился в Нью-Йорке вчера вечером.

Сегодня рано утром Винсент прислал сообщение, в котором пригласил меня на ужин в поместье Романо — дом наших родителей. Я не был там с тех пор, как уехал семь лет назад, и хотя меня пугает мысль о якобы счастливом ужине в том же месте, где встретили свой конец наши родители, я не могу отказать брату.