Осознаёт это как неизбежный ответ на то, что сказала Нилону. Что-то дало ей возможность мести — так же, как привело к ней Кела, да только на сей раз Трей от этой возможности отказалась. Чем бы оно там, наверху, ни было, теперь оно не на стороне Трей.

Прокладывает маршрут, каким предстоит двигаться, — напрямик через поля и стенки, кратчайший путь с горы для всякого, кто знает эту гору так, как знает ее Трей. Начинает темнеть, но летние сумерки все еще долги, время есть. Трей будет осторожна.

Мамин серебристый «хёндэ» мелькает на дороге, с такого расстояния крошечный, но все еще определимый, едет быстро. Отсверкивает, вкатываясь на подъездную дорожку к Лене. Трей спрыгивает со стены.

Лена с кружкой чая и книгой — на диване, однако не читает. Да и не размышляет. На уме у нее лица Трей и Кела, замкнутым решительным видом своим по-чудному похожие, но Лена не трогает их, не пытается прикинуть, что с обоими поделать. Воздух кажется густым и беспокойным, давит со всех сторон; в окне вечерний свет болезненного зеленовато-багрового оттенка, будто что-то гниющее. Лена не двигается, приберегает себя для того, что произойдет дальше, чем бы ни оказалось.

В ее углу собаки возятся и раздраженно фыркают, пытаясь дремать и действуя друг дружке на нервы. Лена попивает чай и съедает пару печений — не от голода, а просто пока есть возможность. Услышав, как на ее дорожку заезжает автомобиль, пусть и не этого она ждала, встретить его Лена встает без особого удивления.

Машина едва не лопается; Шила, дети и Банджо вываливаются, распахнув дверцы, пакеты для мусора, набитые одеждой, свисают из багажника.

— Ты сказала, что примешь нас, если понадобится, — говорит Шила на крыльце. Аланну она держит за руку, на плече у нее груженный вещмешок. — Примешь?

— Приму, канешно, — говорит Лена. — Что случилось?

Банджо протискивается у них между ног, устремляется к Лениным псам, а вот Трей нигде не видать. Пульс у Лены меняется, делается медленный и тяжелый. За Трей не заржавело бы вывалить Джонни в лоб, чем она занималась всю вторую половину сегодняшнего дня. Столько времени прошло, а предсказывать поступки Трей Лена по-прежнему не в силах. Надо было найти способ расспросить Кела. Тот бы знал.

— У нас во дворе пожар, — говорит Шила. Поддергивает вещмешок повыше на плечо, чтоб поймать Лиама за руку и не дать ему залезть на Ленину кадку с геранью. — У сарая. Небось Джонни бросил бычок недотушенный.

— Сильно горит? — спрашивает Лена. Не понимает она, что происходит. Чувствует, что все это должно увязываться, только не понимает, как именно.

Шила пожимает плечами.

— Да немножко только. Но все ж сухое как порох. Кто знает, как оно выйдет.

— Какой пожар? — спрашивает Лиам, пытаясь вырваться из материной хватки. — Нет никакого пожара.

— За сараем, — говорит ему Мэв. — Поэтому ты и не видел. Заткнись.

— Ты пожарных вызвала? — спрашивает Лена. Не удается ей раскусить спокойствие Шилы. Это не обычный ее щит отстраненности, это насыщенная, бдительная невозмутимость того, кто умело и с лету управляет запутанной ситуацией. Лена оборачивается глянуть на гору, но обзору мешает Ленин дом.

— Сейчас вызову, — говорит Шила, выуживая из кармана телефон. — У меня там не ловит.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Аланна у Мэв.

— Трей сказала. Заткнись.

Аланна обдумывает эти слова.

— Я видела пожар, — говорит она.

Лена говорит:

— Где Трей?

Шила прижимает телефон к одному уху, другой рукой прикрывает второе.

— Она скоро, — отвечает она.

— Она там? Джонни с ней?

— Она скоро, — повторяет Шила. — Где он, я без понятия. — Отвертывается. — Алло, звоню сообщить о пожаре.

Дверь сарая болтается, за ней мешанина всякой всячины, сваленной в тачку; запах бензина прет наружу, словно густое марево. Трей подбирает бутылку виски, оставленную у двери, и вылавливает в кармане запасную отцову зажигалку. Поджигает пропитанную тряпку, запихнутую в горлышко бутылки, швыряет ее в сарай и бросается бежать еще до того, как слышит звон бьющегося стекла.

За ее спиной сарай издает слитный громадный негромкий «вуф», и опасный треск начинает набирать громкость. У ворот Трей оборачивается, чтобы удостовериться. Сарай — башня огня высотой с дом, пламя уже хлещет по еловым веткам.

Трей бежит. Вспрыгивает на стенку, и что-то доносится из углублений между камнями — гулкий скрежет, словно костью по камню. Спугнутая Трей оступается, теряет равновесие. Приземляется тяжко и чувствует, как подвертывается под ней нога. Пытается встать на нее, но щиколотка не держит веса Трей.

Мерный стук лопаты встраивается Келу в ум — слышать этот звук ему предстоит еще долго после того, как он отсюда уйдет. Джонни обмякает после каждого удара. Яма уже по бедро ему, длинная и достаточно широкая, чтоб поместился некрупный мужчина. У краев ее высоко громоздится земля.

Небо потемнело не только от грядущей ночи — откуда-то надвинулся мрачный слой багрово-серой тучи, а никакого ветра Кел не улавливает. Так давно не видел он туч, что эта смотрится чужеродной, и небо от нее делается неестественно близким. У полей странная, размытая лучезарность, словно остаточный свет порожден самим воздухом.

Джонни вновь останавливается, тяжко опираясь на лопату, запрокидывает голову.

— Хупер, — произносит он. Кел слышит его дыхание из глубины груди. — Ты же разумный человек. Тебе охота мешаться с таким вот паршивым делом?

— Я ни с чем не мешаюсь, — говорит Кел. — Меня тут даже нет.

— Никого из нас тут нету, — говорит Сонни. — Сам-то я банку-другую пью перед теликом.

— А я играю в карты с этими двумя, — говорит Март, показывая на Пи-Джея и Кела. — Выигрываю, как водится.

— Хупер, — повторяет Джонни настойчивее. Глаза у него безумны. — Ты ж не позволишь им оставить Терезу без папки.

— Отец ты ей никакой, — произносит Кел. — И потери с тебя никакой. — Замечает Мартову краткую улыбку одобрения по ту сторону углубляющейся ямы.

Кел все еще не понимает, для того ли они тут, чтоб выгнать Джонни из этих мест, или мужики затевают что-то большее. Джонни, знающий этих людей лучше, чем Кел, считает, что речь о чем-то большем.

Кел мог бы попробовать их отговорить. Может, ему бы это даже удалось: люди эти — не заматерелые убийцы. Но не знает он, если дело до этого дойдет, станет ли пытаться. Согласно его личному кодексу, допускать, чтобы человека забили до смерти, нельзя, даже такого говнарька, как Джонни Редди, но Кел уже за пределами кодекса. Заботит его только одно: Трей должна получить то, в чем нуждается, — ценой отсутствия отца или его смерти.

— Ребята, — говорит Джонни. От него несет пóтом и страхом. — Ребята, послушайте. Чего вы там хотите, я все сделаю. Только скажите. Сонни, чувак, я тебя вытаскивал из передряг же…

У Кела пищит телефон. Это от Лены.

«У меня Шила с детьми. Трей у них дома. Забери ее».

Джонни все еще говорит. Кел поднимает взгляд от телефона и тут улавливает слабый запах дыма.

Поворот к горе занимает у него словно бы вечность. Высоко на ее темном склоне маленькая иззубренная клякса рыжины. К небесам, сияя, вздымается столб дыма.

Остальные смотрят туда же.

— Это у меня, — без выражения произносит Джонни. Лопата падает у него из рук. — Это мой дом.

— Звони пожарным, — говорит Кел Марту. Затем бросается бегом к машине, колючая поросль цепляется ему за ноги.

На полпути он слышит у себя за спиной топот и пыхтение.

— Я с тобой, — бросает Джонни между хриплыми вдохами.

Кел не отвечает и не сбрасывает скорость. Когда оказывается у машины, Джонни все еще у него за плечом. Пока Кел копается ключом в зажигании — пальцы кажутся толстыми и онемевшими, — Джонни распахивает пассажирскую дверцу и ныряет внутрь.

Трей встает, цепляясь за кладку, шипя сквозь зубы, чтоб как-то справиться с болью, и добирается вдоль стенки до ближайшего дерева. Треск и плеск пламени нарастает, смешивается со странными хлопками и щелчками; глянув через плечо, Трей видит, что участок ельника теперь сотворен из пламени, каждая иголка безупречна и в сумерках пылает.