Двигатель автобуса грозно зарычал.

Артурчик тут же решительно ударил по струнам и запел:

— Мы едем, едем, едем в далёкие края, хорошие соседи, счастливые друзья…

Солнце ещё пряталось за выстроившимися в ряд вдоль дороги пятиэтажками. Но на улице было светло, хотя уличные фонари уже погасли. За окном автобуса проплывали невзрачные фасады домов, зелёные кроны тополей, каштанов и акаций. Я рассматривал выгоревшие полотнища баннеров с советскими лозунгами и символикой СССР и КПСС. Смотрел на лица немногочисленных пешеходов, что с утра пораньше спешили по своим делам.

Заметил троих школьников в пионерских галстуках и с ранцами за спиной, которые шагали в направлении автобусной остановки (мы свернули с проспекта «Правды» — трамвайные пути остались на центральных улицах города). Увидел зевающую мамочку, что катила громоздкую коляску с большими колёсами в направлении седьмой поликлиники. Наш автобус обогнал усатого велосипедиста, который неактивно крутил педали и поглядывал по сторонам.

Заметил я в стекле и отражения пассажиров автобуса. Отметил, что мы с Васей Ковальчуком в прошлый раз ехали на этом же месте. А вот Прохоров с Кириллом сменили своё местоположение: раньше они сидели на местах, что заняли теперь Коля Барсов и Света Миккоева (Миккоеву Барсик не развлекал, как тогда Женю Рукавичкину — водил взглядом по макушкам голов девчонок, будто подбирал новую жертву). Место Миккоевой теперь заняла Лена Котова.

«Не так уж много изменений», — подумал я.

Артурчик исполнил очередную песню и прервался для беседы с усевшейся к нему в пол-оборота Тороповой. Котова к моему брату не повернулась — Кирилл тоже Лену будто не замечал: действовал строго в соответствии с составленным мной планом. Я ещё дома объяснил младшему брату, как именно ему вести себя в присутствии Котовой. Приводил доказательства в пользу своих доводов, объяснял Киру работоспособность разработанной мною стратеги.

Но Кирилл меня тогда почти не слушал.

— Серый, да я понял тебя, прекрасно понял, — сказал он в ответ на мои доводы. — Так и сделаю, не переживай. Я тебе верю. Ты же мой старший брат.

Я отметил, что пока Кирилл из образа не выбился. Он изредка обменивался с Артурчиком шутками (демонстрировал окружающим своё хорошее настроение). Временами задумчиво посматривал в окно (отыгрывал роль романтика). На гитаре Кир не играл: я объяснил ему, что в автобусе он лишь понапрасну растратит эффект новизны от своих песен. «А главное, — объяснил я брату, — не рассматривай девчонок. Пусть они на тебя посматривают, а не наоборот. Они тебя заметят, брат, даже не сомневайся в этом».

Андрей Межуев подхватил эстафетную палочку музыканта, пока гитара Прохорова молчала. На гитаре он играл на уровне начинающего любителя. Но аккорды не путал. И не слишком фальшивил, когда пел. Его голос мне не нравился. Но девчонки поворачивали головы и с интересом рассматривали нового певца. Я посмотрел на младшего брата и отправил ему мысленный посыл о том, что и его звёздный час не за горами. «Тем более что…» — подумал я. Струна на гитаре Межуева с жалобным стоном лопнула.

«Тем более что долго Андрюха не поиграет, — завершил я свою мысль. — Всё будет, как и в прошлый раз. Лопнувшая струна. Много арбузов. И воспаление аппендикса у Инги Рауде».

Под музыку (состоявшую из поскрипываний деталей кузова автобуса, дребезжания металла, шуршания колёс, бренчания струн) и под пение Артура Прохорова мы выехали из города. Сделали это неподалёку от посёлка, где жили мои родители. Автобус шустро катил по относительно ровному асфальтированному шоссе. Но вскоре оно превратилось (неподалёку от деревни Майское) в посыпанную мелким щебнем дорогу, на которой чем дальше от города, тем чётче просматривались две оставленные колёсами машин колеи.

Наш водитель сбросил скорость.

Голос гитары стал громче — жалобы старенького автобуса чуть стихли. А вскоре дорога исчезла. Остались только две колеи, отдалённо напоминавшие трамвайные рельсы. Они не петляли — выглядели прямыми, словно жизненный путь честного человека. И разделяли, будто межа, поросшие сорняками колхозные поля.

Финальную точку нашего путешествия я заметил раньше своих сокурсников. Но не потому что выделялся среди студентов первокурсников превосходным зрением: я попросту хорошо представлял, что именно высматривал среди бескрайних полей и редкий полос лесопосадок. Зевал, потирал глаза. Рассмотрел через запылённое лобовое стекло автобуса длинную, похожую на большой барак постройку. Она примостилась на пригорке, метрах в двухстах от основной колеи (у меня язык не повернулся бы назвать эту колею дорогой). Похожее на домик Нуф-Нуфа строение на первый взгляд выглядело заброшенным и нежилым. Но я присмотрелся и заметил, что нас там уже ждали: из печной трубы валил дымок — как и в прошлый раз, две женщины колхозницы варили для городских студентов обед (жидкие щи, картошку с кусками свинины и компот).

Автобус свернул к строению. Дорога к нему вела весьма условная. Она мало чем отличалась от обступивших её с двух сторон полей. Наш транспорт неторопливо попрыгал по холмам, растряс наши и без того растревоженные, но уже почти пустые желудки. Он подрулил к прикрытому хлипкой деревянной крышей колодцу и замер — в десятке шагов от гостеприимно распахнутой двери нашего будущего жилища. Студенты «трудовики» примолкли, настороженно посматривали в окна. Будто размышляли: была это остановка «пописать и размять ноги», о которой староста уже дважды просил доцента. Или же мы свернули за новыми пассажирами. Первокурсники не покидали свои места: ждали пояснений от начальства… которое пребывало в задумчивости и протирало очки. Я первым покинул примявшееся подо мной сидение и проследовал к выходу.

Водитель распахнул двери, закурил и спрыгнул с подножки на землю. Он ни слова не сказал доценту и студентам, будто и не замечал их присутствие. Я последовал его примеру: прошёлся, сутулясь, по узкому заставленному вещами проходу между сидениями. Задевал по пути локти и ноги. Выбрался через пассажирскую дверь на потрескавшуюся от долгой засухи и жары землю. Замер в шаге от притихшего автобуса, распрямил спину и расправил плечи. Подставил лицо тёплому ветерку. Вдохнул полной грудью воздух, пропитанный пылью и ароматами уже нагретых солнцем трав. Услышал позади себя жалобный стон гитар — это выбрались из душного салона автобуса мой младший брат и Артур Прохоров. Парни оглядывались по сторонам, будто соображали, где именно очутились. Проявлений радости и счастья я на их лицах не увидел. Посторонился.

— Вот мы и приехали, парни, — сказал я. — Выгружайте наши вещи.

Доцент выстроил нас около автобуса, толкнул нам совсем не пламенную речь. Он поставил студентов перед фактом: ближайший месяц они проведут посреди бескрайних полей в отдалении от обжитой человечеством части страны. Первокурсники рассеяно выслушали руководителя — обалдевши, оглядывались по сторонам: всматривались в маячившую у самого горизонта лесополосу. Я окрестности не разглядывал — сразу направился в «летний дом», как называли эту постройку колхозники. Я вошёл, словно к себе домой. Обнаружил, что помнил в этом строении едва ли не каждый закуток. Хотя был здесь (по моему внутреннему календарю) пятьдесят лет назад.

Первым делом я заглянул на кухню (отделённую деревянной перегородкой от остальной части дома), где хозяйничали румяные женщины. Поздоровался с колхозницами, обменялся с ними шутками, наградил их комплиментами. Деловито снял пробу с приготовленных блюд. Выдал поварихам добавку комплиментов… в обмен на внеочередную порцию приправленной маслом картошки. Заморил червячка — взглянул на будущее с оптимизмом. Вспомнил, что едой колхозники нас обеспечат (в прошлый раз продукты нам привозили каждое утро). Арбузы я намеренно в этом году пока даже не пробовал: понимал, что скоро «напробуюсь» их до тошноты.