Несмотря на бьющую, как из фонтана, гордыню, я вдруг почувствовал нечто почти незаметное, старательно укрываемое. Это была зависть, чёрная, как безлунная ночь, как окружающая нас беспроглядная тьма.

– И что? – спросил я. – Счастлив ты? Рад, что можешь тешить себя иллюзией любви?

Болдвин поднял бровь.

– Как ты сказал? «Любовь»? Нет никакой любви. Есть только инстинкт, потребность, которую надо удовлетворять, когда она возникает. Большего и не нужно.

Я уловил очень небольшое возмущение в его разуме. Это вновь была зависть.

– Так значит, ты животное?

– Все мы животные. Все мы подвержены влиянию природы, пусть и пытаемся со всех ног от неё убежать. Мы уже не боремся. Мы подвластны ей. И нам хорошо от этого.

Я оскалил окрасившиеся кровью зубы.

– Нет, Болдвин. Это вы животные, если потакаете первичным животным инстинктам, не задумываясь ни о чём. А ведь я чувствую твою внутреннюю злобу от того, что мне достаточно одной жены, что я не стремлюсь потакать звериной сущности, что я не такой, как ты, алчная, похотливая, лживая, двуличная, завистливая мразь.

Болдвин умеет «торговать» лицом, это видно сразу. Он даже бровью не повёл, когда услышал прямое оскорбление в свой адрес. Но я ощущал в его разуме ещё один порок – гнев.

Гнев отличается от ярости. Настоящий гнев, а не тот, что мы называем праведным, не бывает благородным, а ярость бывает. Ярость можно обуздать, гнев же скорее обуздает тебя. Ярость бывает холодной, гнев бывает только горячим. Настоящая ярость – не синоним сильного гнева. Настоящая ярость – сила, что толкает к свершению. И это то, чего в разуме Болдвина нет.

– А ловко мы от вполне конструктивного разговора перешли к прямым оскорблениям. Я вряд ли опущусь на твой уровень. Мне, чтобы доказывать свою правоту, не нужно оскорблять оппонента напрямую.

– Не строй из себя культурного и цивилизованного, Болдвин. Я тоже энерговед, как и ты. Я чувствую, что тебя злят мои слова. Я чувствую, что ты завидуешь мне. Ты ведь, как и любой неполноценный и порочный человек, скрыто завидуешь полноценным. Это ведь непреложная истина. Ты пытаешься компенсировать это количеством денег, рабов, жён. Но всё это не делает тебя человеком. Лишить тебя влияния, тех самых денег, рабов и жён – что от тебя останется? Всего лишь пустая оболочка без тени чести и доброты. Бесполезный мусор человеческого рода, порочащий его, навлекающий на него гнев драконов-карателей.

Болдвин отбросил сигару и медленно встал, обратив свой взгляд прямо в мои глаза. Настроение из разнузданного внезапно переменилось на напряжённое.

– И кто же мне это говорит? – спросил он медленно и угрожающе учтиво. – Химера, собранная из трёх существ? Гражданин страны, где нищета и излишнее терпение возведены в ранг идеологии? Где порицается стремление к богатству и славе? Где религия до сих пор не издохла? Вы говорите о противлении киборгизации и ксенофилии, но ты сам являешься производным того, что вы осуждаете.

Мои губы сами расползлись в ужасающей улыбке. Я опустил голову ниже и стал цедить слова сквозь зубы, придавая им яростный оттенок.

– Ложь, Болдвин. Наглая, бескомпромиссная. Аскетизм ты называешь нищетой. Вдумчивость ты называешь излишним терпением. Но в чём-то ты действительно прав. Стремление к богатству и славе у нас и правда отчасти порицается, но это полуправда. Порицаются лишь недостойные методы. Религия, говоришь? А ваш капитализм – не развитая религия? Такие, как ты, пытаются укоренить в умах граждан, что есть только один бог – деньги. Ему надо поклоняться, его надо славить, ему надо приносить жертвы во имя процветания. Если не называть вещи своими именами, они не перестанут быть такими, какие они есть, – я наклонил голову ещё чуть ниже. – А что до меня, то я и не ставил никогда под сомнение ценность нашего наблюдения за вами. Я не киборг и я никогда не возлягу с чужаком. В России не бывать этому безобразию.

Болдвин молчал, глядя на меня с уже нескрываемым гневом. Затем он сплюнул на пол и сказал:

– Потому я и ненавижу драконов. Вечно эти сучьи дети пытаются учить нас, как жить.

– Будь уверен, они и сами не питают к тебе никакой любви.

– Да мне плевать! Анугиразус всем своим видом показывал, что ненавидит нас. Его слова горят презрением, источают невероятную злобу. Совсем как твои.

– Я не дракон-каратель. Моя ненависть к вам обусловлена скорее вечной враждой, нежели порочностью. Впрочем, твоя порочность удивляет меня. Ты, фактически, являешься хрестоматийным примером порочного человека.

– Это тебе Анугиразус рассказал? О, он затаил большую обиду на меня лично и мою семью в целом. Мой отец несколько десятков лет назад умудрился прикончить его жену, за что поплатился. Он хотел узнать секреты анугиров. Что ж, я не допущу его ошибок в таком же стремлении. Похоже, Анугиразус не особо против моей охоты на Анугиразу. Мне же лучше.

Болдвин смерил меня оценивающим взглядом.

– Мои разведчики уже докладывали о том, что видели двух человек, подъехавших к её поместью. Это был ты и, кажется твоя собственная жена, да? Ну что ж, посмотрим, насколько быстро получится у меня прибить сразу трёх зайцев.

Хвастовство у драконов-карателей тоже является пороком, но более слабым, чем другие. Тем не менее, я его тоже заприметил.

– Не надорвись, Болдвин. Будет очень неловко потом собирать свои органы по округе. Думаю, разговор можно считать оконченным. Я узнал всё, что хотел. Ещё увидимся, уверен в этом.

Англичанин ничего не сказал, лишь махнул рукой, скорчив недовольную мину. В этот раз пришла моя очередь щёлкнуть пальцами для возвращения в своё тело. Теперь я лежал на кровати в номере гостиницы.

«Ты большой молодец, Чудов, – прозвучал в голове голос Анугиразуса. – Тебе даже не потребовалась моя помощь. Ну что, много узнал?»

«Вполне достаточно. Но всё же хочу спросить, каким образом я смог прочувствовать пороки Болдвина? Речь есть речь, услышать я её услышал, но она как-то уложилась в саму подкорку».

«Твой разум стал крепче за годы пребывания в пятом мире-измерении, как бы парадоксально на первый взгляд это ни звучало. Три сущности постепенно стали частями тебя, срослись в единое целое. Тебя очень вовремя вернули. Анугирская часть вросла в твой разум прочно, и теперь ты приобретаешь не только нашу физиологию, но и наши повадки».

«Звучит как угроза».

«Нет. Это звучит как возможность. Разве тебе не открылись новые знания? Ну же, попробуй найти порок. А затем покарай порочных, плени их разум. Только так ты сможешь исполнить поручение».

Лишь позже я понял, что Анугиразус дал мне третий урок. Мораль его – порок твой самый страшный враг. Но усвоить его получилось не сразу.

Как я и говорил, убивать на войне – это одно, а лишать кого-то жизни за порок – совсем другое. В те мгновения, тем не менее, мне не приходилось задаваться вопросом: «Тварь ли я дрожащая или право имею?». Это был вопрос не материального благополучия и даже не принципа. Это был вопрос жизни и смерти. Вряд ли Анугираза меня похвалит, если я откажусь от выполнения поручения. Скорее она просто мой разум присоединит к тем другим девяти порочным и на его силе вернётся в третий мир-измерение. Такую судьбу для себя я не потерпел бы, а потому тщательно искал тех, кого мог бы забрать в сосуд, висящий у меня на шее на адаптивной верёвочке.

Анугирская часть моего разума после встречи с Болдвином словно бы вспомнила не только о сути, естестве и структуре порока, но и о его рангах. Порок, или, по-анугирски, хисаль, бывает различной «серьёзности». Есть ранг хисальнур – порок низкой серьёзности. К таким относится небольшая ложь, начало уныния, начальные стадии гнева и прочие обратимые состояния. За такие карают редко, если их не собралось в одном человеке сразу много, но за человеком уже начинают пристально смотреть. Хисальнур хомин, то есть людей низкой порочности, очень много, более восьмидесяти процентов. Так или иначе ведь люди нередко лгут, злятся, жадничают, унывают, ищут иные ощущения. Важная черта хисальнур – большая вероятность обратимости. Не шагнув дальше, человек скорее всего одумается, извинится за ложь, остынет, поделится с нуждающимся, взбодрится, не станет рисковать жизнью ради ощущений. Свой грех можно искупить полезным деянием. Если такие люди приговорены к смерти, то казнь их абсолютно незаметна, как будто даже логична. Их разум не попадает в Великое Хранилище Порока.