На душе моей в тот миг повисло тягостное ощущение неизбежности этого конца и для России. Россия – тоже империя, была ею всю свою историю, постоянно расширяла свои границы, отодвигая захватчиков от центра. Россия, как и любая империя, проходила через падения, теряла территории, и тогда над ней нависала смертельная опасность. Лишь сила и смекалка многонационального тогда русского народа позволяла преодолеть трудности. Сегодня народ остался многонациональным, но совсем по-другому. Не было в наше время огромного числа народностей из различных точек страны. Сегодня «народность» – это население какой-либо планеты, которое может в тех или иных вещах отличаться от граждан Новомосковии. Что уж говорить, я и сам немного от них отличаюсь.

Русский человек – абсолютно такой же человек, что и немец, и англичанин, и араб, и китаец. Он ровно настолько же подвержен пороку, насколько способен разрушить всё, что ему ещё вчера было дорого. Тому были примеры в истории. Сергей Казимирович рассказывал мне о временах, предшествующих Третьей мировой войне. Это было время, когда совсем недавно пала одна из русских империй – Советский Союз. То было время, когда по миру ходил тот самый порок, вламывался в каждую дверь, соблазнял как одиноких, так и целые семьи, ломал жизненный уклад, потешался над традицией, изгалялся над историей. То было время глобализации, время, когда могла пасть не отдельно взятая империя, а весь мир. Мир мог сгореть в ядерной войне, мог издохнуть от биологического оружия, мог потерять большинство населения из-за насаждения идей, приводящих к уменьшению человеческой численности.

Немногие государства решились дать бой этой жуткой химере. Россия, казалось бы павшая, вновь воскресла, подобно мифическому фениксу, и силой оружия заслужила себе место под солнцем. Она вернула себе имперское величие, которого лишилась из-за предательства порочных.

Россия, оставшаяся на Земле, скорее всего не успела совершить очередной виток. Говорят, человечество пало по неизвестным причинам и впоследствии переродилось в варсайллимов. Но Россия, стоящая сейчас, существует, находится на этапе долгого возвышения. Но это время когда-то пройдёт, как прошло оно для Корпоративного Человеческого Союза. Когда именно – неизвестно. Но уверенность в том, что это произойдёт, была непоколебима.

Я посмотрел на Болдвина. Это был человек очень высокого роста, напичканный самыми современными имплантами. Такого поразить, наверное, можно только фугасной бомбой. На данный момент, это, наверное, пик развития человеческого тела, скрещённого с технологией. Такого хоть в жар, хоть в холод бросай, всё равно выживет.

Но ведь встреча эта была нужна отнюдь не для того, чтобы поглядеть на чужое достижение в области надругательства над человеческим естеством. Я почувствовал нечто совсем иное. То, что раньше не почувствовал бы никогда.

– Анугиразус! – позвал Болдвин по-английски. – Появляйся быстрее, моё терпение не безгранично.

Первое, что я ощутил в нём, была самоуверенность. Нет, совсем не так. Это была гордыня. Чистая, незамутнённая. Сейчас он не показывал явно, но внутренне он кичился своим положением.

– А ты ещё кто такой? – спросил Болдвин, когда перед ним из густой тьмы вышел отнюдь не Анугиразус. – Впрочем, я понял, это проверка стойкости разума. Воплощайся обратно, нам есть о чём поговорить.

– Я не Анугиразус, – был мой ответ. Я говорил по-русски, ибо знал, что в голове Болдвина есть переводчик, да и нет нужды тешить неуёмное английское самолюбие. – Меня зовут Виталием Александровичем Чудовым. Нам действительно есть о чём поговорить.

Болдвин хмуро свёл брови, совершенно ничего не понимая.

– Среди русанаров нет представителей с фамилией Чудов. С каких пор русские научились обращаться в своих Покровителей?

Похоже, он до сих пор не знает, что я «убил» Анугиразуса, раз уж моя фамилия ему неизвестна. Быть может, сидящий в моей голове глава драконов-карателей провернул некий обманный трюк, не позволяющий понять корпоратам истинное положение вещей.

– У меня особый случай, Болдвин.

– Но как ты смог направить мне прошение от лица Анугиразуса?

– Секрет. У меня их много. И докладывать тебе о них я не буду.

Болдвин ещё несколько секунд пробыл в состоянии неконтролируемой растерянности, но вскоре вернул себе уверенный вид.

– Что ж, допустим, – прямо из воздуха он создал себе длинную сигару и закурил. – Что тебе от меня нужно?

– Поговорим о насущном, – я уселся в привычную русским драконам позу, встав на одно колено и высоко возвысившись над собеседником. – Ну что, англичанин, не надоело вам ещё уже третий год биться головой о русскую стену? Не надоело терять по нескольку сотен тысяч человек в год, не добиваясь никаких серьёзных результатов?

– А с чего вдруг это должно было нам надоесть? – спросил Болдвин нарочито непонимающим голосом. – Крупные компании отлично зарабатывают, начиная с производителей пищи для солдат и граждан и заканчивая производителями «штурмзафта». Что уж говорить о производителях оружия, военной техники, космических кораблей, киберимплантов и о прочих статьях бизнеса? Деньги есть деньги.

Тут я быстро вскрыл ещё одну черту Болдвина, являющуюся пороком – жадность. Крайняя, жестокая, бессмысленная и беспощадная. Корпоративный Человеческий Союз существует уже несколько столетий, как и мы, но не смог придумать ничего нового, кроме как взять самую беспощадную модель капитализма, перетёкшую в фашизм. У них даже символ есть, гуляющий в вооружённых силах, очень похожий на свастику.

– Ха! – усмехнулся я. – И чего? Много вы так навоюете? Сколько планет уже под свой контроль забрали? Ноль? А сколько русских флотов разбили? Два? Взамен пяти? Хорошо воюете, ничего не скажешь.

– Думаешь, война – это только про захват территорий? Да ты многое упустил. Война – это, в первую очередь, перераспределение капитала. До войны получали огромные прибыли одни организации, сейчас получают другие. Когда война закончится, прибыли вновь перераспределятся. И при этом население будет убеждено, что мы нанесли вам огромные потери. Сила средств массовой информации никогда не иссякает.

Ещё один порок! Теперь это ложь. Я ощущал её очень и очень хорошо, ибо Болдвин буквально погряз в ней, заставляя застревать других в его собственном выдуманном мире.

– Помню, читал, что во время Третьей мировой войны вы тоже пытались так «победить». Как итог, ваша разнородная западная империя лжи пала.

– О, вы любители вспоминать о том, что было когда-то. То ли от скудного ума, то ли специально ты забываешь, что тогда всё человечество жило на одной планете. Трудно, знаешь ли, сохранять разум собственных граждан незамутнённым, когда совсем недалеко есть чужие ретрансляторы. Космос, слава ему, убрал это неудобство. Впрочем, он убрал и возможность воздействовать на умы ваших граждан. Но это некритично. Лучше держать собственный народ в стойле, нежели пытаться обуздать чужой. Мы тоже учимся на своих ошибках, – Болдвин затянулся и спросил: - Ну а вы, русские? Как идёт борьба с киборгизацией и ксенофилией? Я ведь чувствую внутри тебя импланты. А скольких дочерей собственного Покровителя ты уже успел осеменить, а, самец?

Поразительно. Просто поразительно, насколько легко угадываются пороки, когда ты связан с Болдвином. Как же легко понимать их первородную причину. Вот и похоть себя проявила. Смердящая, подобно гнойной язве, отвратительная, подобно кривлянию бесталанного клоуна.

Я усмехнулся, но усмешка эта была не той, которая обычно вырывается случайно, а подобной той, что часто звучала из уст Анугиразуса. Меня постепенно пронимала злоба.

– Всех по себе судишь, Болдвин? Думаешь, у высших существ всё идёт по стезе пошлых ухаживаний и случайных половых связей? Ты конченый идиот, если так считаешь. У меня есть жена, единственная. И никого мне больше не надо. Зато теперь у меня есть понимание, как всё работает у вас. И как вы смотрите на мир.

– Всего одна жена, говоришь? – Болдвин засмеялся. – Да ты многое теряешь. У меня четыре жены, две из которых – из рас чужаков. Одна – лацертианка, другая – варсайллим. Скучно не бывает никогда.