'Не настолько хорошо, чтобы сразить вас, милорд'.
'Но он, по меньшей мере, удержался в седле'.
'Никто в Англии не в силах тебя победить, Энтони', - произнесла Елизавета. Она поднялась со своего места, держа в руке лавровый венок. 'Хотела бы я посмотреть, как ты сойдешься в поединке с бургундским бастардом. Говорят, во Франции еще ни один одержал над ним верх. Вот это была бы встреча'.
'Значит, мне следует отправить ему вызов', - ответил Энтони и склонил голову, чтобы принять от сестры приз.
Успев спешиться и снять латы, подошел и встал рядом с Елизаветой Эдвард. 'Это стало бы чудесным поводом позабавить европейских принцев. С Божьей помощью, очень скоро стоит начать думать о будущих союзах для наших детей'.
Елизавета расхохоталась: 'Будем рассматривать кандидатов рождением не ниже носителей королевской крови'
Ее сын Томас, дующийся, так как ему объяснили, что он еще слишком юн для участия в турнире, заявил: 'Вы не можете хранить уверенность, что у меня появятся сестры, мадам, или братья, помимо моего брата Ричарда'.
Эдвард дружески его толкнул. 'Полагаешь, мы с твоей матушкой не знаем своего дела? Давай, сынок, посмотри, сумеешь ли ты усидеть на моем боевом коне'. Он ласково обнял мальчика за плечи и направил его к шатрам. Бесс подумала, что за подобную дерзость мастера Грея сошлют назад к наставнику, но Эдвард считал, - достигнув определенных лет, пасынкам необходимо занять высокое положение, и создавал впечатление искренней к ним любви. Проходя мимо Бесс, король остановился и сказал: 'Прошу, не преклоняйте предо мной колени, миледи, только не тогда, когда вы носите дитя'. Бесс вспомнила, что Елизавета такой заботливости не демонстрировала, и преисполнилась желанием взять эту сильную квадратную ладонь и покрыть ее поцелуями.
Лондон задыхался от жаркого июльского солнца, но вопреки тому, акушерка все-таки велела развести в очаге огонь. Температура доходила до такой высоты, что Бесс чувствовала, как по лицу и по шее струится пот, пока она снова и снова издавала стоны, стискивая материнскую ладонь.
Леди Тилни прибыла из Бостона, чтобы присутствовать при родах дочери и уже успела в свойственной ей энергичной манере приняться за наведение в хозяйстве Бесс порядка. Она раздала слугам разнообразные поручения, упрекнула управляющего в неких убытках, а повара - в безразличном использовании пряностей, указала Элизии, что та чересчур бесцеремонна со своей госпожой, и так, пока все домашние от души не возжелали, дабы их юная леди как можно скорее встала на ноги. Бесс же находила довольно утомительной регулярную болтовню матери о судебном процессе.
'Поговори об этом с королем', - настаивала леди Тилни. 'Ты же часто его видишь, не так ли? Попроси заступиться за тебя в деле против твоих дядюшек. Твой дедушка ясно выразил последнюю волю, но выполняя ее, я уже истратила все наличествовавшие у меня силы'.
На этот раз Бесс матери воспротивилась. 'Королю данное дело придется не по душе, матушка. Я слышала, как он только недавно сказал, - споры должны решать суды, а не корона'.
'А мне ты о его словах рассказывала?' - сухо поинтересовалась леди Тилни. 'Тогда, полагаю, я должна одна продолжать отстаивать твои интересы. Твой отец палец о палец не ударит'.
'Хамфри сохранит то, что мне причитается', - ответила Бесс, но теперь, когда ее час настал, мысли больше обращались к ребенку, нежели к принадлежащим молодой женщине в Линкольншире акрам земли.
С другой стороны кровати над ней склонилась акушерка, нажимая ладонями на вздувшийся живот Бесс. 'Еще немного, моя госпожа', - повторяла она. 'Выпейте, это поможет вам'.
Вошел Хамфри и на мгновение остановился у ложа, явно чувствуя себя неловко. 'Любимая, дорогая, все так плохо?'
'Непросто, сэр', - объяснила вместо Бесс акушерка. 'У вашей леди чересчур узкие бедра, малыш может выйти с перекрученной вокруг шеи пуповиной, но мы сделаем все, что в наших силах'.
'Ради Бога', - попросил Хамфри без следа обычного для него легкомыслия. Он взял горячую ладонь Бесс, и молодая женщина попыталась улыбнуться.
'Прошу тебя, не оставайся. Мужчина тут ничем не поможет'.
'Как пожелаешь', - согласился Хамфри и, надеясь отвлечь жену, прибавил: 'Милорд Уорвик привез сегодня в Лондон старого Генри. Говорят, он был в плачевном состоянии, не более, чем с двумя слугами, оставшимися с ним, когда его обнаружили слоняющимся по Йоркширу. Генри разместят в покоях Тауэра, и я не против посмотреть, как старика туда водворят'.
'Да, иди, иди', - застонала Бесс, так как ее скрутила еще одна схватка. Она сжала зубы и сумела произнести: 'Ты же сможешь потом мне об этом рассказать?' Бесс с облегчением проследила, как Хамфри уходит, тогда как акушерка опять вернулась к своей работе. Ею была супруга торговца рыбой внизу - в конце Темз Стрит, прекрасно одаренная в практикуемом ею деле. 'Тужьтесь, миледи', - просила она. 'Скоро вы забудете о боли, стоит вам лишь взять на руки вашего малютку'.
Но в тот миг Бесс едва ли могла думать о ребенке, исключительно о страданиях, о кажущимся бесконечным их ритме и об установившейся в комнате жаре.
Матушка вытерла ее лоб, тогда как у молодой женщины вырвался следующий стон, а потом, стоило боли превратиться в невыносимую, на свет появился малыш. Агония прекратилась так резко, что Бесс показалось, что она сейчас потеряет сознание. Тем не менее, было понятно, - все уже произошло, и затем материнский голос над ней произнес: 'У тебя дочка, Бесс, волшебная здоровая девочка. И ей не нанесено никакого вреда'.
'Роды прошли тяжело, миледи', - согласилась акушерка, - 'Но теперь все в порядке'.
Все прошло хорошо! Бесс хотела не дочь, а сына - для Хамфри, но сейчас, когда малютка уже лежала у нее в руках, и можно было видеть маленькое сморщенное личико, в груди родилась настолько глубокая любовь, что она снова и снова целовала пушистую головенку. Дождавшись прибытия Хамфри, Бесс прошептала ему, как сожалеет, что не смогла подарить ему сына, но тот расхохотался, поцеловав и жену, и дочь.
'Времени достаточно', - сказал он, - 'мы еще молоды, у нас впереди годы, чтобы умножить потомство, любимая. А эта маленькая девица - просто копия меня, клянусь!' Хамфри оставил Бесс спать, но, прежде чем погрузиться в блаженное забытье, она юная мать содрогнулась от мысли о повторной встрече с подобной мукой.
Родители окрестили ребенка Анной, но с самого начала для Хамфри она превратилась в Аннетту, каковой и стала для всех остальных. Аннетта была здоровой и довольной малышкой, отец ее обожал, беззастенчиво наведываясь в детскую, чтобы навестить кроху. Бесс и не подозревала о подобной грани его характера, в дальнейшем только объединившей пару.
Королева родила после Рождества, и тоже дочку. Если Эдвард и был расстроен появлением принцессы Елизаветы, то не показал этого, напротив, дал отмашку всеобщему веселью. 'Крестным отцом предписано стать графу Уорвику', - сообщил Хамфри. 'Он великий кудесник по части сокрытия своих чувств'.
'Но почему?' - спросила Бесс. 'Разумеется, граф уже и думать забыл об огорчении после заключения Эдвардом брака'.
'Сомневаюсь', - ответил Хамфри, - 'что граф из породы людей, способных забыть даже мелочь. Однако, он безостановочно расточает улыбки Кларенсу. Джордж таскается за ним, словно щенок за охотником'.
'Двор всегда переполнен шепотом и двусмысленными замечаниями. Иногда я ненавижу все это слышать. Только вчера герцогиня Саффолк отметила, насколько удачно, что король приходится ей братом, теперь это новый, учитывающийся шаг в иерархической структуре'.
'О, зато каждый стремится подшутить над графом Риверсом и над остальными его родственниками', - задорно подхватил Хамфри, - 'но нам с тобой, Бесс, грех жаловаться. Королева к нам добра'.
'Да'. Бесс держала их ребенка на руках. 'Мне бы только хотелось -', - она замолчала, и Хамфри переспросил: 'Чего бы тебе хотелось?'
Молодая женщина вздохнула и склонила голову над маленькой Аннеттой. 'Ничего. Должно быть, тяжело быть королевой и все время сохранять свое достоинство'. В то же самое утро Бесс и другие дамы, включая герцогиню Жакетту, помогали Елизавете облачаться. Плодом их усилий стало безмерное изящество, но Бесс постепенно начала ненавидеть присущие этому официоз и необходимость соблюдения строгих правил поведения. Иногда она тосковала о более раскрепощенных днях, когда навещала Графтон. По ее мнению, юность, промелькнувшая до минуты зрелости и материнства в неполные девятнадцать лет, оказалась чересчур коротка.
