— Но…

— Поэтому лучше уйти тихо, не прощаясь.

— А…

— А с ними мы что-нибудь придумаем.

— Но ведь Хлоя может вернуться за мной в мой мир?

— Если бы всё было так просто, то в твой мир шастали бы все кому не лень.

— Напомню, что она уже была там. Что ей помешает сгонять ещё раз?

— Она была там, потому что совет открыл проход. И вернул её обратно тоже магический совет. И проделать это могут только члены совета, и то не по одиночке.

— Я думаю, дочери вам не простят.

— Как говорится в твоём мире, время лечит? Вот вылечит, и мы устроим ещё одну экскурсию в твой мир, но уже не за тобой, как ты понимаешь.

— А у Болотной, если верить её бабашке, один раз, на всю жизнь и без вариантов. И дети только по любви.

— А вот этого никто не проверял. Все принимали как должное.

— А если правда?

— Если правда, тогда перекинем в твой мир младшую ведьму, а… по получении результата… вернём её обратно.

Ассоциация с быком-производителем снова ярко мелькнула в моей голове. Мать Хлои стала вызывать только одно чувство — омерзение. Да что там она, весь этот мир стал вызывать чувство омерзения.

— Ты готов? — спросила меня Хлоина мать.

— Да, — без тени сомнения ответил я. — И как можно быстрее.

— Тогда просто иди по этой тропинке. Через двадцать шагов закроешь глаза. А ещё через двадцать можешь их открывать.

— Так просто? — удивился я.

— Главное, не обсчитайся. Закроешь раньше, чем через двадцать, — останешься в этом мире, откроешь раньше — не попадёшь в свой.

— А куда попаду?

— Не знаю, — честно призналась Хлоина мать. — Миров много, в каком остановишься — непонятно. Твой — через двадцать шагов.

И я пошёл. Пошёл медленно, но уверенно. Пошёл не оборачиваясь. Пошёл без грусти и тоски в сердце. Пошёл, чётко отсчитывая шаги про себя. Сделав двадцать, на секунду замер, зажмурился и уверенно начал шагать с единицы.

Где-то шаге на пятнадцатом меня посетила мысль, а не открыть ли глаза прямо сейчас. Один мир я уже посмотрел. Почему бы не посмотреть другой? Я даже остановился, прикидывая все за и против. Но послевкусие от всего происходившего со мной было настолько неприятным, что я решил не рисковать и дошагал положенные двадцать шагов.

— Добро! А ты чего как клоун вырядился?

Этот вопрос я услышал первым, когда открыл глаза. Произнесён он был заплетающимся языком. Языком моего мира.

— Да просто кто-то на мусорку карнавальный костюм вынес, — ответил на вопрос, адресованный мне, второй пьяно-заплетающийся голос.

— А, Добро из дурки слинял, а в пижаме палево, вот на мусорке и прибарахлился, — подытожил третий, чуть менее пьяный голос.

Да, это был мой мир. Это было мой двор. Это были мои соседи, алкаши, собутыльники. Три в одном, по совместительству. Сидели они в тени раскидистого клёна и, по возможности не привлекая внимания соседей, распивали очередную пол-литрушечку в мареве летнего дня.

— А с чего вы взяли, что я из дурки?

— Так долго не было.

— Мы думали, что ты откинулся где-нибудь.

— Даже помин за тебя выпили.

— А ты, гляди, живой.

— Значит, белка тебя посетила. И в дурку тебя упекли. А поскольку ты в этом маскараде, значит, сбежал. Отпустили бы — пришёл в своём.

Логика самого трезвого была непробиваемой. Да и меня она, если честно, устраивала. Свой, привычный мир. И пусть мне в нём осталось недолго, но он мой.

— Так что, плеснёте, пока снова не повязали?

— Не вопрос, Добро. Присаживайся.

После третьей я почувствовал себя самым счастливым человеком. И имя мне было — Добро. Простой российский алкаш, с простым понятным прозвищем.

P. S.

— Хватит губить себя!

Голос, звучавший в моей голове, приносил мне страдания в сотню раз большие, чем похмелье. И если последнее можно было вылечить простой опохмелкой, то его голос эта самая опохмелка активировала ещё сильнее.

— Изыди, сатана, без тебя тошно, — прошептал я, просто чтобы не молчать.

— Тебе тошно от того яда, который ты в себя вливаешь.

— Вот сейчас встану и поправлю это.

— Ага, ещё большим ядом. Перестань, хватит!

— Ит, пошёл ты… сам знаешь куда.

Да, моим новым похмельным кошмаром был тот самый Ит, из того самого мира. Он объявился возле меня на следующее утро после моего возращения. Появился вместе с головной болью. И добавил к этой боли адских ноток своим занудством. Как нашёл — непонятно. Но убираться не собирался.

— Перестань себя губить, — продолжил занудство Ит, когда я, с трудом поднявшись, пытался дрожавшей рукой налить себе похмельный стакан.

— Моя жизнь! Как хочу, так и распоряжаюсь.

— А обо мне ты подумал? Что будет со мной, когда ты умрёшь?

— А вот тут ты не угадал. Мне Хлоя обещала вечную жизнь.

Получив утреннюю спасительную дозу и размочив под краном свою внутреннюю, как вы помните, самую засушливую пустыню, я влез в те самые тапочки и пошаркал к окну, чтобы оценить сегодняшнюю погоду.

Вечная жизнь — это, конечно, хорошо. Но вот профинансировать эту вечную жизнь никто не удосужился. Нужно было ползти и добывать средства на какую-никакую выпивку и столь же какую-никакую закуску. Хорошо хоть только для себя. На всех домашних животных с недавних пор был наложен строжайший запрет.

Заоконье встретило меня занудным моросящим дождём. Тем самым дождём, который мог зарядить и на неделю. Желания вылезать под него, пусть и из запущенной и неопрятной, но сухой квартиры не было совсем. Я ещё раз с тоской осмотрел двор с высоты своего окна, и…

Глаза. Три пары глаз пристально смотрели на меня с улицы. Я не видел, кому они принадлежали. Дождевая пелена, высота далеко не первого этажа и, в конце концов, миллион лет не мытые оконные стёкла. Конечно, я не видел. Я просто почувствовал.

И, чёрт возьми, я знал, кто на меня сейчас смотрит…