— Значит так, по пунктам, — проговорил шарик. — Это не нос, а клюв.

При этом он довольно ловко склонился и стукнул меня носоклювом в лоб. Совсем легонько, но твёрдость и мощь я прочувствовал по полной. Шишак точно гарантирован.

— Это не обноски, а крылья.

Шарик распахнул свои лохмотья, оказавшиеся значительными по площади крыльями, покрытыми перьями невнятной расцветки, но зато с причудливой формы, длинными ворсинками. Именно их я принял за ниточки.

— Дальше видишь сам.

Ну да, я действительно видел. Под крыльями-плащом обнаружилось стройное женское тело, покрытое точно такими же перьями, что и крылья. Роскошное, с шикарными окружностями тело плавно перетекало в длиннющие ровные ноги. И тоже, естественно, в пёрышках. Вот только оканчиваться эти прекрасные ножки по-человечески не желали. Птичьи лапы охренительного размера венчали их снизу. Правда, не голые и кожистые, как у какой-то курицы. А тоже покрытые пёрышками по самые кончики изящных коготков. Изящных — это если не брать в расчёт их размеры. А если приглядеться, то их мощь, острота и веющая опасность навевали определённую тоску.

В довершении всего этот шарик — хотя, какой к чёрту шарик?! — как-то по-птичьи и в то же время по-человечьи изогнул ногу в бок, продемонстрировав обалденную мускулатуру. Шварценеггер должен был удавиться в колыбели и не истязать себя стероидами. Один хрен, таких высот не достиг бы, даже подкачивая себя мощным компрессором.

— Вопросы? — осведомилось существо.

— А должны быть? — робко поинтересовался я.

— Значит, в рукопашную идти передумал?

— Да... я... вот... — совсем уж нерешительно выдавил я из себя.

— Это правильно. Чего зря организм насиловать. Тупо больно в процессе и чертовски неэстетично на выходе.

Произнося последнюю фразу, эта птица-баба, снова укуталась в крылья словно в мохнатый плащ, а стала вновь похожа на шарик с человеческим лицом, но орлиным клювом. Я же непроизвольно вытер испарину от намочившего меня внутреннего напряжения, и слегка огляделся вокруг.

— Опа, а мы в гнезде! — констатировал я очевидный факт.

— Железная логика, — улыбнулась в ответ птица-шарик.

— Эта логика начинает пропадать, так и не родившись изначально, — промямлили я, наконец погружаясь в раздумья и предположения.

Что я знаю о птицах с человеческими лицами? Гамаюны — Высоцкий пел. Сирины — чего-то там древнее, то ли греческое, то ли славянское. Алконосты — из той же оперы. И гарпии — это точно греческое. Вроде все они поют и пением что-то там делают. Хотя гарпии нет. Эти орут, воруют — беспредельщики, короче. Вот, тяжело, когда в школе плохо учился.

— Давай поподробнее, — попросила восседающая передо мной похитительница. — Интересно же.

— Ты что, мои мысли читаешь? — наконец сообразил я.

— А что тут удивительного?

— Просто некоторые уверяют, что с недавних пор прочесть их невозможно.

— Врут безбожно, — махнула крылом птица-баба.

— Значит, врут, — проскрипел я зубами от обиды, невольно сжимая кулаки. — Ну, попадутся они мне! Живого места не оставлю. А я-то как лох последний…

— Так, давай не отвлекайся, — попыталась охладить мой пыл похитительница. — Поведай мне об этих неведомых существах. Я таких не встречала.

— Ты?! — ещё более ошарашился я. — А чего, в зеркало там, или в озеро посмотреть не судьба? Ну или в лужицу на худой конец?

— Значит, сирин, говоришь, гамаюн, — начала перечислять птица-баба, — и эти... две…

— Алконост и гарпия, — на автомате добавил я.

— Во-во, точно. Расскажи про них.

— Да чего рассказывать, — отмахнулся я. — Когда поёт алконост, человек становится счастливым, в делах ему сопутствует удача, ну и всё такое. Короче, такая райская птичка. Встретил её, и жизнь твоя в полном шоколаде.

— Немного, но понятно. Давай дальше.

— Дальше у нас сирин. Это тот же алконост, но со знаком минус. Поёт тоже сладостно, оторваться невозможно. Вот только печали от этого пения, беды. А если сильно заслушаться, то и смерть, но со счастливой улыбкой идиота на устах. Короче, такой агент ада, маскирующийся под божью пташку.

— А гамаюн?

— Ну это… типа оракул. Поёт-вещает. Кто правильно услышал и понял — тому и богатство, и счастье, и блага разные экзотические.

— И кто у нас остался?

— Гарпия. Но это полный кошмар. Орёт так, что наводит панический ужас. К тому же разбой, бандитизм, воровство. Полный букет. Отмороженная тварь, если верить моей памяти.

— Ясно, — констатировала собеседница. — Кратко, но ёмко.

— Слушай, — спохватился я. — А чего я всё это тебе рассказываю?

— А рассказываешь ты мне потому, что пытаешься понять, к кому из этих созданий меня причислить.

— Ну… да — согласился я, не став отрицать очевидное.

— И как успехи?

— Никак, — озвучил я неутешительный вывод. — Мало информации. Не такой знаток я вашего брата, точнее, сестёр.

— А давай спою, — предложила похитительница, хитро прищурившись. — И всё сразу станет понятно.

— Э нет! — замахал я руками, увольте. — В русскую рулетку я не играю.

— Во что?

— Неважно. Но петь не надо. Нам и так хорошо. Мы не лаптем щи похлёбываем.

— А вдруг я алконост? — соблазняющим голосом продолжала увещевать похитительница. — Или гамаюн?

— Тогда бы спела просто так, — отрезал я. — Положительным уговоры и разрешения не нужны. Они существа бескорыстные.

— А отрицательным прямо требуется официальное согласие?

— Не знаю, — честно признался я. — Не силён я в вас, древне-мифических. Дьявол подпись кровью требует. А вам, может, и простого «да» достаточно.

— Значит, не рискнёшь?

— Отстань. Мне и так хватает выше крыши. Вон, недавно чуть не спалили две подруженции. И главное, из-за пустяка. А я им верил. А они такими стервозными личностями оказались. Прикинь.

— Ты сейчас с кем разговариваешь? — осведомилась собеседница.

— С тобой, — вытаращил я на неё глаза. — Или у тебя кто за спиной прячется?

— А если со мной, то ничего, что я тебя оттуда вытащила и жизнь спасла? Или память совсем короткая?

— Точно, — шлёпнул я себя по лбу. — Прикинь, забыл уже. Наверное, башкой сильно ударился. А чего удивительного? Меня тут в последнее время так пинали... Да и падал я с таких высот... Как жив-то ещё, не знаю. Поэтому, звиняйте, тётенька, но головка бобо.

— И всё?

— Всё.

— А спасибо?

— Спасибо.

— Вот нахал.

— Согласен. Чего взять с убогого? Может, я пойду?

— Да иди. Летать умеешь — иди. Я гнёзда не на кустиках делаю. Можешь, конечно, прыгнуть, тебе не привыкать. Да и в головке ничего не повредишь, сам же говоришь. Все уже отбили до этого.

В воздухе повисла тягучая пауза, грозящая перерасти в долгое молчание. Птица-баба демонстративно отвернулась от меня, что-то проворчала про неблагодарных тварей и, нахохлившись, притворилась спящей. А может, и нет, кто её знает. Я же, та самая неблагодарная тварь, внимательно изучая гнездо на возможность его покидания. Идти мне было некуда, но и оставаться здесь почему-то очень не хотелось. Увы, физических возможностей покинуть данное место не было никаких. Теоретически — да, гнездо было на дереве. А вот практически — нет: располагалось оно на обособленной могучей ветви, а ствол, к которой эта ветвь крепилась, обхватить было просто нереально. Единственный путь — перепрыгнуть на ближайшую ветвь, но бешеная мартышка из меня куда-то сбежала. А вот чувство самосохранения осталось и расцвело во мне буйным жизнелюбящим цветом. Короче, наметился полный тупик. Или полное и безпролазное отверстие на букву «Ж». И буква эта была не просто большой и заглавной. Она была огромной, монолитной и нерушимой.

И вот что мне было делать? Броситься в ноги, точнее, в лапы этой… непонятно кому. Расцеловать коготочки? И умолять: «Простите, простите, простите! Не хочу яйца ваши высиживать. Спустите на земельку побегать».

Или, может, разбежаться и выпихнуть эту птице-бабу из гнезда? Самому за неё зацепиться? Она всяко спланирует хотя бы до ближайшей ветки. А там — ловко перепрыгнуть и руки в ноги.